Не извиняйся. Очень хорошо, что ты мне позвонила. Ты поняла? Посмотри на меня. Тебя больше никто никогда не тронет.
Она смотрит на него поверх белого платочка, и на него накатывает все то же осознание власти над ней, осознание безграничного доверия в ее взгляде.
Все будет хорошо, говорит он. Поверь мне. Я тебя люблю, и я больше никогда ничего такого не допущу.
Секунду-другую она смотрит ему в лицо и наконец закрывает глаза. Откидывается на спинку сиденья, опустив голову на подголовник, все так же прижимая к лицу салфетку. Он ощущает в ее позе то ли бесконечную усталость, то ли облегчение.
Спасибо, говорит она.
Он заводит машину, трогается. Зрение пришло в норму, предметы больше не расплываются, он может дышать. Деревья у них над головами молча и не в такт качают серебристыми листьями.
Через семь месяцев
(февраль 2015 года)
На кухне Марианна заливает кофе горячей водой. Снаружи видно низкое шерстистое небо, и, пока кофе настаивается, она подходит к окну и прижимается лбом к стеклу. Дымка ее дыхания постепенно скрывает университет: деревья расплываются, Старая библиотека превращается в тяжелую тучу. Студенты, пересекающие Главную площадь в зимних пальто, сложив руки на груди, становятся пятнами, а потом и вовсе исчезают. Марианна теперь и не героиня, и не изгой. Про нее попросту забыли. Она – нормальный человек. Она идет по улице, и никто на нее не смотрит. Она ходит плавать в университетский бассейн, ест в столовой, еще не просушив волосы, гуляет по вечерам по крикетному полю. В сырую погоду Дублин кажется ей невероятно красивым – серый камень превращается в черный, дождь хлещет по траве и перешептывается с мокрой черепицей. Плащи блестят в подводном сиянии уличных фонарей. Свет автомобильных фар превращает дождь в серебряные монетки.
Она вытирает окно рукавом и идет достать чашки из шкафа. С десяти до двух она сегодня работает, потом – семинар по современной Франции. На работе она отвечает на электронные письма, сообщает, что у ее босса сейчас нет возможности назначить встречу. Она не может понять, чем же он так занят. У него никогда нет возможности назначить встречу с теми, кто хотел бы с ним встретиться, из чего Марианна заключает, что он либо очень занятой человек, либо страшный лентяй. Появляясь в офисе, он провокационно закуривает, будто бы испытывая Марианну. Но какова цель этого испытания? Она сидит за столом и дышит, как обычно. Он любит порассуждать о том, какой он умный человек. Слушать скучно, но не противно. В конце недели он вручает ей конверт с наличными. Узнав об этом, Джоанна пришла в ужас. Как это так, он платит тебе наличными? – сказала она. Он, что ли, наркоторговец или в этом духе? Марианна сказала, что он вроде занимается строительством. А, сказала Джоанна. Черт, это еще хуже.
Марианна процеживает кофе, разливает в две чашки. В одну – четверть ложечки сахара, немного молока. В другой – просто черный, без сахара. Ставит их, как обычно, на поднос, шагает по коридору, стучит краем подноса в дверь. Никакого ответа. Придерживая поднос левой рукой у бедра, она правой открывает дверь. Воздух в комнате застоявшийся, пахнет потом и перегаром, желтые занавески на окне еще задернуты. Она расчищает на письменном столе место для подноса, садится в кресло на колесиках, чтобы выпить кофе. Вкус у него кисловатый, как у воздуха. Марианна любит это время дня, до начала работы. Опустошив чашку, она протягивает руку и поднимает краешек занавески. Столешницу заливает белый свет.
Тут Коннелл говорит с кровати: я, между прочим, проснулся.
Как чувствуешь себя?
Так, нормально.
Она подает ему чашку черного кофе без сахара. Он перекатывается в постели и смотрит на нее, плотно сощурившись. Она садится на матрас.
Прости за вчерашнее, говорит он.
А эта Сейди на тебя глаз положила.
Тебе так кажется?
Он поднимает подушку повыше, берет у нее чашку. Делает большой глоток и снова смотрит на Марианну, все так же щурясь, – левый глаз закрыт вовсе.
Она совершенно не в моем вкусе, добавляет он.
Кто тебя знает.
Он качает головой, отпивает еще кофе, проглатывает.
Уж ты-то знаешь, говорит он. Тебе нравится видеть в людях загадки, но во мне никаких загадок нет.
Пока она обдумывает его слова, он допивает кофе.
Мне кажется, загадка есть в каждом, говорит она. В смысле другого человека никогда не поймешь до конца и все такое.
Угу. А ты на самом деле так думаешь?
Так принято считать.
И чего я не знаю о тебе? – говорит он.
Марианна улыбается, зевает, недоуменно взмахивает руками.
Люди куда более постижимы, чем им кажется, добавляет он.
Можно я первая пойду в душ? Или лучше ты?
Давай, конечно. Можно взять твой ноутбук – почту проверить?
Да, разумеется, говорит она.
Свет в ванной голубоватый, больничный. Она открывает дверцу душевой кабины, включает воду, ждет, пока пойдет теплая. В ожидании быстро чистит зубы, аккуратно сплевывает белую пену прямо в слив, распускает узел волос на затылке. Потом снимает халат и вешает на дверь.
Еще в ноябре, когда новый редактор университетского литературного журнала отказался от этой работы, Коннелл предложил себя на его место, пока не найдут замену. Прошло несколько месяцев, никого не нашли, Коннелл так и редактирует журнал. Вчера вечером отмечали выход нового номера, Сейди Дарси-О’Шей принесла большую чашу ярко-розового пунша из водки, в котором плавали кусочки фруктов. Сейди нравится появляться на таких вечеринках, цепляться за запястье Коннелла и вести с ним приватные беседы про его «карьеру». Вчера вечером он выпил столько пунша, что свалился, когда попытался встать. Марианна решила, что в этом как минимум отчасти виновата Сейди, хотя на самом деле виноват был, несомненно, Коннелл. Потом, когда Марианна доставила его домой и уложила в кровать, он попросил стакан воды, но облился сам и облил одеяло, после чего вырубился.
Прошлым летом она прочла один из рассказов Коннелла. Сидя с распечаткой в руке – верхний левый уголок загнут, потому что у него не было степлера, – она вдруг увидела в нем совершенно другого человека. С одной стороны, она ощутила неожиданную близость к нему, будто бы получив доступ к самым потаенным его мыслям, а с другой – ей показалось, что он отвернулся от нее, сосредоточившись на какой-то своей сложной работе, в которой она никогда не сможет принять участия. Понятное дело, и Сейди тоже никогда не сможет принять в этом участия, в самом деле не сможет, но она все-таки писательница и тоже живет тайной творческой жизнью. А жизнь Марианны протекает исключительно в реальном мире, населенном реальными людьми. Она вспоминает слова Коннелла: люди куда более постижимы, чем им кажется. Все равно в нем есть нечто, чего нет в ней, он живет внутренней жизнью, в которую не впускает никого другого.
