Что им теперь остается? Похоже, полуотношения для них невозможны. Слишком уж много между ними всякого произошло. Так что же – всему конец, они друг другу никто? Что это вообще значит – быть ей никем? Можно, конечно, избегать встреч, но, как только он увидит ее снова, пусть это даже сведется к обмену взглядами в лекционной аудитории, в этом взгляде обязательно окажется какой-то смысл. Да он, собственно, и не хочет такого развития событий. Он совершенно искренне хотел умереть, но никогда не хотел, чтобы Марианна о нем забыла. Единственная часть собственного «я», которую он хочет сберечь, – это та часть, которая находится внутри ее.
Закипает чайник. Лоррейн смахивает разложенные в ряд шпильки в ладонь, сжимает их в кулак, сует в карман. Потом встает, наливает себе чашку чая, добавляет молока, ставит бутылку обратно в холодильник. Он следит за ее движениями.
Ладно, говорит она. Пошли спать.
Хорошо. Спокойной ночи.
Он слышит, как она дотрагивается до дверной ручки у него за спиной, но двери не открывает. Он поворачивается – она стоит и смотрит на него.
Кстати, я об этом не жалею, говорит она. Что родила тогда. Это было самое правильное решение во всей моей жизни. Я люблю тебя сильнее всех на свете и очень горжусь тем, что ты мой сын. Надеюсь, ты в курсе.
Он смотрит ей в глаза. Быстро прочищает горло.
Я тебя тоже люблю, говорит он.
Ну, тогда спокойной ночи.
Она закрывает за собой дверь. Он слышит ее шаги на лестнице. Проходит несколько минут, он встает, выливает остатки пива в раковину, тихо ставит банку в корзину для мусора на переработку.
На столе звонит его телефон. Он поставлен на вибрацию, поэтому танцует, отбрасывая блики света. Коннелл спешит подхватить его и не дать упасть со стола, видит, что звонок от Марианны. Замирает. Смотрит на экран. Наконец проводит по нему пальцем, чтобы ответить.
Привет, говорит он.
На другом конце слышно ее тяжелое дыхание. Он спрашивает, все ли у нее в порядке.
Прости меня, пожалуйста, говорит она. Я чувствую себя полной дурой.
Голос звучит смазанно, можно подумать, у нее насморк или что-то во рту. Коннелл сглатывает, подходит к кухонному окну.
Ты о том, что случилось? – говорит он. Я тут тоже об этом думал.
Нет, не в этом дело. Глупая история. Я тут вроде как споткнулась и слегка покалечилась. Мне неудобно тебя тревожить. Дело пустяковое. Но я не знаю, как мне быть.
Он опускает ладонь на раковину.
Ты где? – говорит он.
Дома. Ничего серьезного, но только чего-то больно. Я сама не знаю, зачем звоню. Прости.
Приехать к тебе?
Она молчит. А потом отвечает глухо: да, пожалуйста.
Уже еду, говорит он. Сажусь в машину прямо сейчас, ладно?
Зажав телефон между плечом и ухом, он выуживает из-под стола левую туфлю, надевает.
Спасибо тебе большое, говорит ему в ухо Марианна.
Через несколько минут увидимся. Я уже еду. Хорошо? Давай, до скорого.
Выйдя из дома, он садится в машину, запускает двигатель. Включается радио, он вырубает его одним хлопком. Что-то случилось с дыханием. Всего-то банка пива, но он чувствует непонятную рассеянность – отсутствие концентрации или слишком сильную концентрацию, до нервозности. В машине слишком тихо, но про радио ему даже думать не хочется. Руки потеют на руле. Свернув налево, на Марианнину улицу, он видит свет в окне ее комнаты. Включив поворотник, съезжает на пустую дорожку. Захлопывает за собой дверцу машины, звук отражается от каменного фасада дома.
Он нажимает кнопку звонка, дверь отворяется почти сразу. Марианна стоит, правой рукой придерживает дверь, а левой прикрывает лицо смятым бумажным платком. Глаза припухли, как будто она плакала. Коннелл видит, что ее футболка, юбка и часть левого запястья в крови. Предметы, попавшие в его поле зрения, то делаются резче, то расплываются рывками, как будто кто-то схватил земной шар и как следует тряхнул.
Что случилось? – говорит он.
За спиной у нее на лестнице раздаются шаги. Брат Марианны спускается вниз, и Коннеллу кажется, что он видит эту сцену через телескоп.
Ты почему в крови? – говорит Коннелл.
Кажется, нос сломала, говорит она.
Кто там? – раздается у нее за спиной голос Алана. Кто пришел?
Отвезти тебя в больницу? – говорит Коннелл.
Она качает головой, говорит, что ничего срочного нет, она уже в интернете посмотрела. Если до завтра не пройдет, сходит к врачу. Коннелл кивает.
Это он тебя так? – говорит Коннелл.
Она кивает. В глазах испуг.
Садись в машину, говорит Коннелл.
Она смотрит на него, не меняя положения рук. Лицо по-прежнему скрыто платком. Он звенит ключами.
Давай, говорит он.
Она отрывает руку от двери, раскрывает ладонь. Он вкладывает туда ключи, и она, все так же глядя на него, выходит.
Ты куда? – говорит Алан.
Коннелл стоит в дверном проеме. Смотрит, как Марианна садится в машину, подъездную дорожку затягивает разноцветной дымкой.
Что происходит? – говорит Алан.
Убедившись, что она села в машину, Коннелл закрывает входную дверь, и они с Аланом остаются наедине.
Ты что делаешь? – говорит Алан.
Зрение у Коннелла мутнеет окончательно, он даже не может понять, разозлил он Алана или напугал.
Разговор есть, бросает Коннелл.
В глазах плывет все сильнее – ему приходится положить руку на дверь, чтобы не покачнуться.
Я ничего ей не делал, говорит Алан.
Коннелл идет на него, пока Алан не оказывается зажат между ним и перилами. Он как бы стал меньше ростом и явно перепугался. Зовет маму, вывернув голову так, что шее больно, но сверху никто не приходит. Лицо у Коннелла мокро от пота. Лицо Алана он видит как мозаику из цветных точек.
Если ты еще хоть пальцем тронешь Марианну, я тебя убью, говорит он. Понял? Вот и все. Попробуй еще хоть раз сказать ей какую-нибудь гадость – я вернусь и убью тебя, так-то.
Коннеллу кажется – хотя ни зрение, ни слух к нему не вернулись, – что Алан плачет.
Ты меня понял? – говорит Коннелл. Отвечай: да или нет.
Алан говорит: да.
Коннелл поворачивается, выходит из дома, закрывает за собой дверь.
В машине молча ждет Марианна, одна рука прижата к лицу, другая безжизненно лежит на колене. Коннелл садится на водительское сиденье, вытирает рот рукавом. Теперь они заперты вдвоем в тесной тишине машины. Он смотрит на нее. Она слегка клонится вперед, как будто от боли.
Прости, что побеспокоила, говорит она. Прости меня. Просто я не знала, что делать.
