Коннелл возвращается и бросает ей эскимо в блестящей обертке. Она ловит его и сразу подносит к щеке – от упаковки исходит приятный холод. Коннелл садится, прислонившись к спинке кровати, разворачивает свое мороженое.
А ты в Дублине с Пегги хоть иногда видишься? – говорит она. Или вообще с кем-то из этих?
Он молчит, обертка похрустывает в пальцах. Нет, говорит он. Мне казалось, ты с ними разругалась, разве нет?
Просто хочу знать, слышал ли ты про них что.
Нет. Вряд ли мне будет что им сказать при встрече.
Она стягивает обертку, достает эскимо – оранжевое, с ванильным кремом. На язык попадают кристаллики чистого безвкусного льда.
Слышал вот, что у Джейми все не очень, добавляет Коннелл.
Полагаю, обо мне он вспоминает не слишком лестно.
Да. Я, понятное дело, сам с ним не разговаривал. Но, насколько я понял, он высказывался в этом смысле.
Марианна поднимает брови, будто услышав что-то забавное. Когда до нее впервые дошли слухи на ее собственный счет, ей было совсем не смешно. Она снова и снова приставала с расспросами к Джоанне: кто про нее болтает, что именно. Джоанна отмалчивалась. Уверяла, что через пару недель разговоры стихнут, появятся новые темы. У людей вообще младенческое отношение к вопросам сексуальности, считала Джоанна. На чужой сексуальной жизни они зацикливаются даже с бóльшим фетишизмом, чем на других поступках. Марианна даже сходила к Лукасу и заставила его стереть все ее фотографии – впрочем, ни одной из них он так и не вывесил в интернет. Стыд спеленал ее, будто саван. Поди сквозь него что разгляди. Ткань мешала дышать, колола кожу. Казалось, что жизнь кончена. Сколько времени она это чувствовала? Полмесяца или дольше? А потом все прошло, завершилась некая короткая глава ее юности, она сумела выжить, все, кончено.
Ты никогда мне ничего об этом не рассказывал, говорит она Коннеллу.
Ну, я слышал, что Джейми страшно психовал, что ты его бросила, и повадился болтать о тебе всякую хрень. Но это же, по сути, даже не сплетни, парни часто так себя ведут. Никто, насколько я знаю, его не слушал.
Мне кажется, речь скорее идет об испорченной репутации.
А как так вышло, что репутация Джейми не пострадала? – говорит Коннелл. Ведь это он вытворял с тобой невесть что.
Она поднимает глаза – Коннелл уже доел эскимо. Он крутит в пальцах сухую деревянную палочку. У Марианны осталось совсем чуть-чуть – гладкая бомбочка ванильного мороженого поблескивает в свете ночника.
К мужчинам не так относятся, говорит она.
Да, я тоже начинаю это понимать.
Марианна дочиста облизывает палочку, быстро ее осматривает. Коннелл несколько секунд молчит, а потом произносит: хорошо, что Эрик перед тобой извинился.
Знаю, говорит она. Да и вообще одноклассники очень со мной милы с тех пор, как я вернулась. При том что сама я не рвусь с ними общаться.
А может, следовало бы.
Зачем? Я что, веду себя неблагодарно?
Нет, мне просто кажется, тебе довольно одиноко, говорит он.
Она молчит, держа палочку средним и указательным пальцами.
Не привыкать, говорит она. Мне, собственно, всегда было одиноко.
Коннелл кивает, хмурится. Да, говорит он. Понимаю, о чем ты.
А тебе с Хелен не было одиноко?
Не знаю. Иногда было. И с ней я никогда не чувствовал себя самим собой.
Марианна ложится на спину, голова на подушке, голые ноги вытянуты поверх одеяла. Смотрит на лампу на потолке – абажур тот же, что и много лет назад, пыльно-зеленого цвета.
Коннелл, говорит она. Знаешь, вот мы вчера вечером танцевали?
Да.
Сперва ей хочется просто остаться лежать, продлевая многозначительное молчание и глядя на абажур, упиваясь самим ощущением, что она опять в этой комнате, с ним, за разговором, – но время не стоит на месте.
Ну так и что? – говорит он.
Ты на меня за что-то рассердился.
Нет. Ты вообще о чем?
Ну, ты же ушел и бросил меня там, говорит она. Мне было довольно неловко. Я подумала – может, ты решил пофлиртовать с этой Ниев или что еще, – я тебе именно поэтому про нее и сказала. В общем, не знаю.
Никуда я не ушел. Я спросил, хочешь ли ты выйти покурить, ты сказала: нет.
Она поднимается на локтях, смотрит на него. Он покраснел до самых ушей.
Ты не спросил, говорит она. Ты сказал, я хочу выйти покурить, и сразу же ушел.
Нет, я сказал, хочешь ли ты пойти покурить, а ты покачала головой.
Наверное, я тебя просто не расслышала.
Наверняка, говорит он. Я точно помню свои слова. Но музыка, совершенно верно, была очень громкая.
Они снова погружаются в молчание. Марианна ложится, смотрит на лампу, чувствует, как сияет ее лицо.
Я подумала, что ты на меня обиделся, говорит она.
Прости, если что. Не обижался.
Помолчав, он добавляет: мне кажется, нам проще было бы дружить, если бы, ну… некоторые вещи происходили по-другому.
Она поднимает ладонь ко лбу. Он не продолжает.
Как именно по-другому? – говорит она.
Не знаю.
Она слышит его дыхание. Понимает, что насильно втянула его в этот разговор, и не хочет теперь нажимать еще сильнее.
Знаешь, не хочу врать, говорит он, меня, понятное дело, до определенной степени тянет к тебе. Не буду искать себе оправданий. Но мне кажется, что все стало бы гораздо проще, если бы в наших отношениях не было этого элемента.
Ладонь ее опускается к ребрам, она чувствует медленное движение диафрагмы.
Ты думаешь, уж лучше бы мы никогда не были вместе? – говорит она.
Не знаю. Мне трудно представить, какой стала бы тогда моя жизнь. Например, не знаю, в какой бы я университет поступил, где бы оказался сейчас.
Она молчит, давая себе время это обдумать, ладони лежат на животе.
Удивительно, какие иногда можно принять решения только потому, что тебе кто-то нравится, говорит он, а потом это меняет всю твою жизнь. Мне кажется, мы сейчас в таком странном возрасте, когда одно простое решение может изменить все дальнейшее. Но в целом ты очень хорошо на меня повлияла – в смысле я считаю, что чисто по-человечески стал гораздо лучше. Благодаря тебе.
Она лежит и дышит. Чувствует, как саднит глаза, но руки к ним не поднимает.
А когда мы были вместе на первом курсе, говорит она, ты чувствовал себя одиноко?
Нет. А ты?
Нет. Иногда – потерянно, но не одиноко. С тобой мне вообще не бывает одиноко.
Да, говорит он. Это, если честно, был такой идеальный период моей жизни. Мне кажется, до того я не был по-настоящему счастлив.
