Через три месяца
(март 2014 года)
В приемной его попросили заполнить анкету. Стулья ярких цветов расставлены вокруг кофейного столика, на котором лежит детская игрушка – счеты. Столик слишком низкий, ему не наклониться, чтобы разложить на нем листы, так что вместо этого он неловко пристраивает их на коленях. На первом же вопросе он протыкает бумагу шариковой ручкой – остается малюсенькая дырка. Он смотрит на регистраторшу, выдавшую ему бланк, но та отвернулась в другую сторону, и он возвращается к делу. Название второго вопроса – «Пессимизм». Нужно обвести кружком цифру напротив подходящего ответа.
0 Я не тревожусь о своем будущем.
1 Я чувствую, что озадачен будущим.
2 Я чувствую, что меня ничего не ждет в будущем.
3 Мое будущее безнадежно, и ничего не может измениться к лучшему.
Ему кажется, что верными, в принципе, могут быть все эти утверждения и можно согласиться одновременно с несколькими из них. Он засовывает кончик ручки в рот. Четвертое предложение, обозначенное по неведомой причине цифрой три, почему-то вызывает у Коннелла щекотку в носу – оно будто бы взывает к нему. Действительно, он чувствует, что в будущем все безнадежно и ничего не может измениться к лучшему. Чем больше он про это думает, тем ближе ему кажется это высказывание. Об этом даже можно уже не думать, он это чувствует: синтаксис этой фразы как бы родился у него в душе. Он плотно прижимает язык к нёбу, пытаясь выглядеть нейтрально и сосредоточенно. Однако ему не хочется пугать женщину, которая будет вести прием, поэтому он обводит кружком цифру два.
Про прием у психолога Коннеллу рассказал Найл. Сказал дословно следующее: это бесплатно, чего не сходить. Найл – человек практичный, и сочувствие он тоже проявляет в практичном ключе. В последнее время Коннелл видится с ним редко, потому что переехал в жилье для стипендиатов и вообще редко видится хоть с кем-то. Вчера вечером он полтора часа пролежал на полу: слишком устал и не мог дойти от ванной до кровати. Вот она, ванная, у него за спиной, а вон она, кровать, впереди, видно и ту и другую, но он почему-то не в состоянии двинуться ни назад, ни вперед, получилось только вниз, на пол, пока тело не распласталось в неподвижности по ковру. Ну вот, я лежу на полу, подумал он. А что, здесь сильно хуже, чем было бы на кровати или в каком-то совсем другом месте? Нет, здесь совершенно так же. То, каково тебе, определяется только состоянием твоих мозгов. Так что чего бы мне тут не полежать, втягивая вредную пыль с ковра в легкие, ощущая, как правая рука постепенно немеет под весом тела, – это, в принципе, то же самое, что и любое другое жизненное переживание.
0 Я не разочаровался в себе.
1 Я разочаровался в себе.
2 Я себе противен.
3 Я себя ненавижу.
Он поднимает глаза на женщину за стеклом. Тут его вдруг поражает, что между нею и пациентами в приемной поставили стеклянную перегородку. Они считают, что люди вроде Коннелла представляют для женщины за стеклом опасность? Они считают, что студенты, которые приходят сюда и старательно заполняют анкеты, которые снова и снова повторяют свои имена, чтобы женщина ввела их в компьютер, – они считают, что эти люди способны напасть на женщину, сидящую за письменным столом? Они думают, что, если Коннелл иногда часами лежит на полу, он способен купить на каком-нибудь сайте пистолет-пулемет и совершить массовое убийство в торговом центре? Да ему даже мысль о массовом убийстве никогда не придет в голову. Он даже заикнувшись в телефонном разговоре, и то испытывает чувство вины. При этом логика ему понятна: люди с нездоровой психикой вроде как чем-то заражены и представляют потенциальную опасность. Пусть они и не набросятся на женщину за столом во внезапном приступе агрессии, но они могут дохнуть на нее каким-нибудь микробом, после чего она зациклится на осмыслении всех своих нездоровых или неудачных романов. Он обводит кружком цифру три и движется дальше.
0 Я никогда не думал покончить с собой.
1 Ко мне приходят мысли покончить с собой, но я не буду их осуществлять.
2 Я хотел бы покончить с собой.
3 Я бы убил себя, если бы представился случай.
Он снова оглядывается на женщину. У него нет желания признаваться этому совершенно незнакомому человеку, что он хотел бы покончить с собой. Вчера ночью на полу он прикидывал, а что, если остаться вот тут лежать, пока не настанет смерть от обезвоживания, – сколько бы это ни заняло. Наверное, сколько-то дней, но это будут спокойные дни: не придется ничего делать или сосредоточиваться. Кто потом найдет его тело? А какая разница? Фантазия, отточенная многими неделями повторения, обрывалась в момент смерти: веки спокойно и беззвучно закрываются навсегда. Он обводит кружком цифру один.
Заполнив анкету до конца – все вопросы носят сугубо личный характер, последний посвящен половой жизни, – он складывает листки и отдает регистраторше. Он не знает, что его ждет после того, как он сообщил незнакомому человеку самое сокровенное о себе. Он сглатывает – горло болезненно сжалось. Регистраторша берет листки так, будто он с опозданием сдал домашнее задание, а потом одаривает его бессмысленной жизнерадостной улыбкой. Спасибо, говорит она. Подождите, доктор вас позовет. Он стоит, обмякнув. В ее руках – сведения настолько личные, что он никогда еще ни с кем ими не делился. Ее равнодушие вызывает в нем желание потребовать их обратно – он типа неправильно понял, о чем речь, надо бы ответить по-другому. Но вместо этого он говорит: хорошо. И снова садится.
Некоторое время не происходит ничего. Желудок тихонько ноет, потому что Коннелл не позавтракал. В последнее время он так устает к вечеру, что приготовить себе поесть уже не в силах, а потому подписался на ужины на университетском сайте и ест в столовой. Перед едой все встают для молитвы, которую читают на латыни. После этого другие студенты подают еду – они одеты в черное, чтобы отличаться от в целом таких же студентов, которых они обслуживают. В меню всегда одно и то же: соленый оранжевый суп с булочкой и квадратиком масла, завернутым в фольгу. Потом – кусок мяса под соусом и картофель на серебряных блюдах. Затем десерт, какой-нибудь водянистый сладкий торт или фруктовый салат, в основном из винограда. На стол это все ставят стремительно и так же стремительно забирают, а с портретов на стенах таращатся мужчины в богатых одеждах, жившие в разные века. Когда Коннелл ужинает вот так, в одиночестве, слушая чужие разговоры, но не участвуя в них, он ощущает глубокую и почти невыносимую отрешенность от собственного тела. После еды снова читают молитву, потом стулья с надрывным звуком отодвигаются от стола. К семи он выходит во тьму Франт-сквер, зажигаются фонари.
В приемной появляется женщина средних лет в длинном сером кардигане и произносит его имя: Коннелл? Он пытается состроить на лице улыбку, а потом, бросив эти попытки, потирает нижнюю челюсть ладонью и кивает. Меня зовут Ивонна, говорит она. Пойдем со мной. Он встает с дивана и входит вслед за ней в небольшой кабинет. Она закрывает за ними дверь. В одной части кабинета – стол, на котором громко гудит старенький компьютер, в другой – два низких зеленоватых кресла, развернутые друг к другу. Итак, Коннелл, говорит она. Садись куда хочешь. Он садится в кресло лицом к окну, сквозь окно видна задняя стена бетонного здания и ржавая водосточная труба. Она садится напротив, берется за очки, которые висят на цепочке у нее на шее. Пристраивает их на носу, смотрит в свои бумажки.
