В ящике два новых письма, одно от Коннелла, другое от Джоанны. Она переводит курсор с одного на другое и в конце концов открывает Джоаннино.
тут, как всегда, никаких новостей. в последнее время по вечерам сижу дома и смотрю девятисерийную документалку про американскую Гражданскую войну. собрала много сведений о генералах, поделюсь, когда будем в следующий раз говорить по скайпу. а ты как? как Лукас? уже сделал эти снимки – или это случится сегодня? и главный вопрос… можно мне потом на них посмотреть? или это слишком навязчиво? жду письма. чмок.
Марианна берет булочку, медленно откусывает большой кусок, ждет, пока все слои растворятся на языке. Жует, проглатывает, берет чашку. Один глоток кофе. Ставит чашку обратно, открывает письмо Коннелла.
Я не понял, что именно ты имела в виду в последнем предложении. В смысле – потому что мы далеко друг от друга или потому что мы сами изменились? Мне действительно кажется, что я уже не такой, как тогда, но остальным я, может, и не кажусь другим, я не знаю. Кстати, посмотрел профиль твоего друга Лукаса в фейсбуке – внешне он, как бы это сказать, «типичный скандинав». К сожалению, Швеция в этом году не вышла в высшую лигу по футболу, так что, если у тебя заведется шведский бойфренд, придется мне искать другие темы для общения с ним. То есть я не хочу сказать, что этот самый Лукас обязательно станет твоим бойфрендом, а если и станет, то захочет беседовать со мной о футболе, но я не до конца исключаю такую возможность. Помню, ты говорила, что тебе нравятся высокие красивые парни, так что почему бы и не Лукас, он, похоже, высокий, да и красивый (Хелен видела фотографию, и она со мной согласна). В любом случае я тебя к нему не подталкиваю, но мне важно, чтобы ты убедилась, что он не психопат. В этом смысле чутье тебя иногда подводит. Да, кстати, вчера ехали на такси через парк Феникс, видели много оленей. Странные они все-таки существа. По ночам вид у них почти призрачный, а глаза, когда отражают свет фар, становятся оливково-зелеными и серебристыми, похоже на спецэффекты. Они остановились, посмотрели на такси и двинулись дальше. Мне всегда странно, когда животные останавливаются, – в этот момент они выглядят разумными, хотя, скорее всего, дело в том, что я всегда сам останавливаюсь, если нужно подумать. Но в любом случае олени – очень элегантные создания. Если ты животное, быть оленем – не худшая участь. У них задумчивые глаза и ладные ловкие тела. При этом они иногда ни с того ни с сего пугаются. В тот момент они не напомнили мне тебя, но позже я уловил определенное сходство. Надеюсь, тебя не обидело это сравнение. Я бы рассказал тебе про вечеринку, после которой мы ехали на такси через парк Феникс, но там, честное слово, оказалось очень скучно, олени куда интереснее. Там не было ни единого человека, с которым тебе нашлось бы о чем поговорить. Да, спасибо, последнее твое письмо просто отличное. Как всегда, жду новых.
Марианна смотрит на часы в верхнем правом углу монитора: 09:49. Возвращается к письму Джоанны, нажимает «Ответить».
Фотографировать он будет сегодня, я, собственно, туда и иду. Конечно, когда будет готово, я пришлю тебе снимки и ОЧЕНЬ жду подробных и лестных комментариев к каждому из них. Не терпится услышать, что ты узнала о Гражданской войне в США. Все, чему я научилась здесь, – это говорить «спасибо, нет» (nej tack) и «правда нет» (verkligen, nej). Скоро пообщаемся. Целую.
Марианна закрывает ноутбук, откусывает еще два кусочка от булочки, остальное заворачивает в пергаментную бумагу. Опускает ноутбук в сумку, достает мягкий фетровый берет, натягивает его на уши. Булочку выбрасывает в мусорную корзину.
Снаружи по-прежнему идет снег. Мир выглядит как экран плохо настроенного старинного телевизора. Помехи дробят пейзаж на мягкие фрагменты. Марианна прячет руки в карманы. Снежные хлопья падают на лицо и тают. Холодная снежинка опускается на верхнюю губу, она трогает ее языком. Опустив голову, чтобы было не так холодно, она шагает к Лукасу в студию. Волосы у Лукаса такие светлые, что отдельные прядки кажутся совсем белыми. Она иногда находит их у себя на одежде – тоньше ниточек. Одевается он во все черное: черные рубашки, черные толстовки на молнии, черные ботинки на толстой черной резиновой подошве. Он художник. Когда они познакомились, Марианна сказала, что она – писательница. Соврала. И теперь избегает этой темы.
Лукас живет неподалеку от вокзала. Она вытаскивает руку из кармана, дует на пальцы, звонит в звонок. Он отвечает по-английски: кто там?
Марианна, говорит она.
Как ты рано, говорит Лукас. Давай входи.
Почему он сказал: как ты рано? – думает Марианна, поднимаясь по лестнице. Слышно было плохо, но, похоже, произнося эти слова, он улыбался. Хотел подчеркнуть, что ей не терпится? Вот только ей все равно, что он там подчеркивает, потому что на деле в ней нет скрытого нетерпения. Да, она здесь, поднимается к Лукасу в студию, а могла бы быть в университетской библиотеке или варить себе кофе в общежитии. Ее уже несколько недель не покидает это чувство – чувство, что ее обернули защитной пленкой, что она всплывает на поверхность, как ртуть. Внешний мир соприкасается с ее внешней оболочкой, но никак не задевает то, что внутри. И что бы ни означало это «как ты рано», ей решительно все равно.
Наверху он готовится к съемке. Марианна снимает берет, встряхивает. Лукас поднимает глаза, потом снова смотрит на штатив. Привыкаешь к здешней погоде? – говорит он. Она вешает берет на внутреннюю сторону двери и пожимает плечами. Снимает пальто. У нас в Швеции есть пословица, говорит он. Не бывает плохой погоды, бывает плохая одежда.
Марианна вешает пальто рядом с беретом. А что не так с моей одеждой? – говорит она доброжелательно.
Да это просто пословица, говорит Лукас.
Она так и не поняла, раскритиковал он ее одежду или нет. На ней серый шерстяной свитер, плотная черная юбка, сапоги до колен. Лукас воспитанностью не отличается, и Марианне видится в этом что-то детское. Когда она приходит, он не предлагает ей ни чаю, ни кофе, ни даже стакана воды. Он сразу начинает говорить о том, что читал или делал после ее последнего визита. Ее реакция не слишком ему интересна, порой ее ответы только смущают его или сбивают с толку – он объясняет это плохим знанием английского. На самом деле он понимает по-английски очень даже хорошо. Но сегодня все будет не так. Она снимает сапоги, ставит у двери.
В углу студии лежит матрас – на нем Лукас спит. Окна очень высокие, от пола до потолка, на них жалюзи и тонкие тюлевые занавески. По комнате раскиданы разномастные предметы: несколько больших горшков с растениями, стопки атласов, велосипедное колесо. В первый момент Марианну изумил этот набор, но Лукас потом объяснил, что специально подобрал все это для съемки, после чего обстановка показалась ей искусственной. У тебя все – ради эффекта, как-то сказала ему Марианна. Он счел это за комплимент своим творческим способностям. Вкус у него действительно безупречный. Он улавливает малейшие эстетические огрехи – в живописи, в кино, даже в романах и телевизионных шоу. Иногда, если Марианна упоминает какой-то фильм, который недавно смотрела, он машет рукой и говорит: меня не впечатлило. Марианна успела сообразить, что такая разборчивость не делает Лукаса хорошим человеком. Он сумел воспитать в себе тончайшее художественное чутье, но не научился отличать добро от зла. Сам факт, что такое возможно, нервирует Марианну, из-за него искусство теряет смысл.
