Да, не без этого. Ну, не буду врать, случалось. А это что, важно?
Нет, мне просто интересно, сказала Хелен. Этакий дружеский секс, да?
Вроде того. В выпускном классе, иногда в прошлом году. Ничего серьезного.
Хелен улыбнулась. Он мял зубами нижнюю губу и прекратил, только когда она это заметила.
Она с виду прямо такая художница, сказала Хелен. Ты небось считаешь ее очень стильной.
Он хмыкнул и посмотрел в пол. Все не так, сказал он. Мы с ней знакомы с детства.
Да ничего страшного в том, что она твоя бывшая, сказала Хелен.
Не бывшая. Мы просто друзья.
Но до того, как стать друзьями, вы с ней…
Тем не менее она не была моей девушкой, сказал он.
Однако ты с ней спал.
Он закрыл лицо руками. Хелен рассмеялась.
После этого Хелен приняла решение подружиться с Марианной, как будто хотела что-то себе доказать. Когда они встречались на вечеринках, Хелен рассыпалась в комплиментах – как Марианна одета, как причесана, – а та неопределенно кивала и продолжала излагать свои сложные соображения по поводу приютов Святой Магдалины и доклада о деле Дениса О’Брайена. Говоря объективно, Коннелл находил мнения Марианны интересными, однако не мог не замечать, что ее длинные рассуждения, мешавшие вести разговор на менее замысловатые темы, прельщают далеко не всех. Однажды вечером, после очень длинной дискуссии по поводу Израиля, Хелен потеряла терпение и по дороге домой сказала Коннеллу, что Марианна «слышит только себя».
Потому что все время говорит о политике? – сказал Коннелл. Мне кажется, это не значит «слышать только себя».
Хелен пожала плечами и резко втянула воздух через нос – это означало, что ей не нравится, как истолковали ее слова.
Она и в школе была такая, добавил он. Но она не прикидывается, ей правда все это интересно.
Ее действительно волнуют израильские мирные переговоры?
Коннелл удивился и прямо ответил: да. Несколько секунд они шли в молчании, а потом он добавил: честно говоря, и меня тоже. Дело-то важное. Хелен громко вздохнула. Его удивил этот ее раздраженный вздох, он попытался вспомнить, много ли она выпила. Руки она скрестила на груди. Я свое мнение не навязываю, продолжал он. Мы явно не спасем Ближний Восток пустой болтовней на вечеринке. Просто Марианна действительно много про это думает.
А тебе не кажется, что она просто выпендривается? – сказала Хелен.
Он нахмурился, честно пытаясь изобразить задумчивость. Марианне так откровенно наплевать на чужое мнение, у нее настолько стойкая самооценка, что трудно представить себе, что она станет выпендриваться. Насколько Коннеллу известно, ей многое в себе не нравилось, однако чужие похвалы волновали ее ничуть не больше, чем былое неодобрение в школе.
Ответить честно? – сказал он. Ничего подобного.
А мне кажется, что выпендривается она перед тобой.
Коннелл сглотнул. Только тут он понял, почему Хелен так злится и даже не пытается это скрывать. Сам он не думал, что Марианна перед ним выпендривается или вообще обращает на него особое внимание, хотя она действительно всякий раз прислушивалась, когда он что-то говорил, – других она вниманием удостаивала не всегда. Он отвернулся, посмотрел на проезжавшую машину.
Я не заметил, сказал он в конце концов.
К его облегчению, Хелен сменила тему разговора и вернулась к более общей критике поведения Марианны.
Мы как ни придем на вечеринку, она флиртует с добрым десятком парней, сказала Хелен. И что, она перед ними не выпендривается?
Довольный, что разговор про него закончился, Коннелл улыбнулся: да. В школе она такой не была.
В смысле не выставляла себя такой доступной? – сказала Хелен.
Внезапно поняв, что его загнали в угол, и жалея, что допустил это, Коннелл снова замолчал. Он знал: Хелен – хороший человек, но порой забывал о ее старосветских взглядах. После паузы он неловко сказал: слушай, она все-таки мне друг, да? Не говори про нее так. Хелен не ответила, только яростнее скрестила руки на груди. Да, это он зря ляпнул. Впоследствии он сам не мог понять, защищал ли он Марианну или себя самого – от возможных обвинений, связанных с сексуальностью, что он какой-то испорченный тип с извращенными желаниями.
Сейчас-то все уже пришли к молчаливому консенсусу, что Хелен и Марианна недолюбливают друг друга. Они очень разные. Коннелл считает, что те черты личности, которые объединяют его с Хелен, – самые привлекательные: верность, приземленность, желание прослыть хорошим человеком. Рядом с Хелен он не ощущает ничего постыдного, не говорит в постели нездоровых вещей, не испытывает навязчивого чувства сиюминутной и вечной неприкаянности. В Марианне есть необузданность, которая на время охватила и его, заставила почувствовать, что и он такой же, что их объединяет безымянная душевная травма и что оба они никогда не обретут гармонии с миром. Но на деле сломлена была только она, не он. Она просто заразила его этим ощущением.
Однажды вечером он ждал Хелен в университете, напротив Мемориального корпуса выпускников. Она должна была прийти из спортзала, что на другом конце кампуса, они собирались вместе ехать на автобусе к ней домой. Он стоял на ступенях, глядя в телефон, и тут дверь у него за спиной открылась и вышла группа людей в деловых костюмах – все они смеялись и разговаривали. Свет из вестибюля у них за спиной очертил силуэты, и он тут же опознал Марианну. На ней было длинное черное платье, волосы собраны в высокую прическу, обнажая стройную шею. Она знакомым взглядом посмотрела ему в глаза. Привет, сказала она. Ее спутников он не знал – скорее всего, члены какого-нибудь дискуссионного кружка. Привет, сказал он. Нет, его чувства к ней никогда не будут такими же, как к другим людям. Впрочем, одним из этих чувств было осознание того, какой страшной властью над ней он обладал, обладает и сейчас и, скорее всего, не утратит ее никогда.
Тут подошла Хелен. Он заметил ее, только когда она его окликнула. На ней были легинсы и кроссовки, на плече – сумка со спортивной формой, лоб влажно поблескивал в свете фонаря. Он почувствовал прилив любви, любви и сочувствия, почти сострадания. Он знал, что его место рядом с ней. У них сложились нормальные, совершенно правильные отношения. Они живут правильной жизнью. Он снял сумку с ее плеча и поднял руку, чтобы помахать Марианне на прощание. Она не помахала в ответ, только кивнула. Удачного вечера! – сказала Хелен. Потом они пошли на автобус. После этого вечера ему было больно за Марианну – больно, что все в ее жизни выглядит каким-то нездоровым, больно, что ему пришлось от нее отвернуться. Он знал, что этим причинил ей страдания. В каком-то смысле ему было жаль и себя. Сидя в автобусе, он все представлял, как она стоит в дверном проеме, освещенная со спины: как элегантно она выглядит, какая она стильная, неординарная, какая сложная игра чувств отразилась у нее на лице, когда она на него взглянула. Но он не мог стать тем, кто ей нужен. Через некоторое время до него дошло, что Хелен что-то говорит, он выбросил эти мысли из головы и вслушался.
