Она улыбается, он тоже. Она достает из пачки два чайных пакетика – чайник уже почти закипел. Ей очень нравится вот так вот быть с ним вдвоем. Жизнь внезапно становится едва ли не терпимой.
Да, вместе, говорит она.
И почему бы это?
Почему мы с ним вместе?
Да, говорит Коннелл. Что между вами происходит? В смысле почему ты до сих пор с ним встречаешься?
Марианна фыркает. Надеюсь, ты выпьешь чаю, говорит она. Коннелл кивает. Запускает правую руку в карман. Она достает из холодильника пакет молока, он влажный на ощупь. Коннелл стоит у стола – губа распухла, но кровь почти вся смылась, – и лицо его поражает мужественной красотой.
Ты вообще-то могла бы встречаться и с кем-нибудь другим, говорит он. В смысле, насколько мне известно, парни то и дело в тебя влюбляются.
Да ладно тебе.
Такой уж ты человек – тебя либо обожают, либо ненавидят.
Щелкает выключатель чайника, она снимает его с базы. Наполняет одну чашку, потом другую.
Ну, ты же меня не ненавидишь, говорит она.
Сначала он молчит. А потом говорит: нет, у меня своего рода иммунитет. Я же с тобой в школе учился.
Когда я была уродкой и неудачницей, говорит Марианна.
Ты никогда не была уродкой.
Она ставит чайник на место. И чувствует, что обрела над ним власть, причем опасную.
А ты и сейчас считаешь, что я ничего? – говорит она.
Он смотрит на нее, видимо, поняв, к чему она клонит, а потом смотрит на свои руки, будто припоминая о своем физическом присутствии в этой комнате.
А ты в хорошем настроении, говорит он. Похоже, вечеринка удалась.
Это она пропускает мимо ушей. Да пошел ты, беззлобно думает она. Ложкой перебрасывает чайные пакетики в раковину, доливает молока, ставит пакет в холодильник – все это отрывистыми движениями человека, который в раздражении возится с пьяным приятелем.
Нет, честно, лучше бы с кем угодно другим, говорит Коннелл. Лучше бы ты была с этим типом, который меня обчистил.
Тебе-то какая разница?
Он не отвечает. Она думает о том, как говорила с Джейми перед его уходом, потирает щеки руками. Деревенский молокосос – так Джейми однажды обозвал Коннелла. Это верно, она однажды видела, как Коннелл пьет молоко прямо из пакета. А еще он играет в видеоигры про пришельцев и рассуждает о футбольных менеджерах. Он полон здоровья, как крупный молочный зуб. Наверное, ему никогда в жизни и в голову не приходило сделать кому-то больно во время секса. Он хороший человек, он добрый товарищ. Так и чего она все время к нему вяжется, все время чего-то требует? Неужели ей так уж необходимо постоянно предъявлять ему прежнюю, невменяемую себя?
А ты его любишь? – спрашивает Коннелл.
Рука ее замирает на дверце холодильника.
Как-то не в твоем это духе, Коннелл, интересоваться моими чувствами, говорит она. Я почему-то считала, что у нас с тобой не принято такое обсуждать.
Ясно. Ладно.
Он снова потирает рот, смотрит рассеянно. А потом роняет руку и смотрит в кухонное окно.
Слушай, говорит он, надо было, наверное, тебе раньше сказать, но я тут тоже встречаюсь. Мы, собственно, уже довольно давно вместе, прости, что не сообщил.
Шок от этой новости столь велик, что Марианна ощущает его почти физически. Она смотрит на Коннелла в упор, не в состоянии скрыть замешательства. За все время их дружбы у него никогда не было постоянной девушки. Она даже как-то и не задумывалась о том, что она может появиться.
Что-что? – говорит она. И давно у вас это?
Месяца полтора. Хелен Брофи, не знаю, знакомы вы или нет. С медицинского.
Марианна поворачивается к нему спиной, берет со столешницы чашку. Следит, чтобы плечи не дрожали, – ей страшно, что она расплачется, а он заметит.
А зачем ты тогда уговариваешь меня бросить Джейми? – говорит она.
Да я и не уговариваю. Просто хочу, чтобы ты была счастлива.
Потому что ты мой добрый друг, да?
Ну, типа того, говорит он. В смысле я сам не знаю.
В руке у Марианны горячая чашка, держать ее больно, но вместо того, чтобы поставить ее, она не мешает боли проникать в пальцы и дальше в плоть.
И ты ее любишь? – говорит она.
Да. Люблю, конечно.
И тут Марианна начинает плакать – такого позора с ней еще не случалось за всю ее взрослую жизнь. Она стоит к нему спиной, но сама чувствует, как плечи вздергиваются в жутком неконтролируемом спазме.
Господи, говорит Коннелл. Марианна.
Да пошел ты.
Коннелл дотрагивается до ее спины, а она отшатывается, будто он ее ударил. Ставит чашку на столешницу, чтобы неряшливо вытереть лицо рукавом.
Иди отсюда, говорит она. Оставь меня.
Марианна, не надо. Слушай, ну мне страшно стыдно. Прости, я должен был раньше тебе сказать.
Не хочу с тобой разговаривать. Уходи – и все.
Некоторое время ничего не происходит. Она покусывает щеку изнутри, пока боль не успокаивает нервы и слезы не перестают течь. Еще раз вытирает лицо, на сей раз руками, поворачивается.
Прошу тебя, говорит она. Прошу тебя, уходи.
Он вздыхает, смотрит в пол. Трет глаза.
Да, говорит он. Слушай, неудобно просить, но без денег мне правда домой не добраться. Прости меня.
Она вспоминает, ей делается неловко. Неловко настолько, что она даже улыбается ему. Ах ты ж господи, говорит она. А я от переживаний даже забыла, что тебя ограбили. Я тебе дам два полтинника – нормально? Он кивает, не глядя на нее. Она знает, что ему стыдно; она хочет вести себя по-взрослому. Находит кошелек, протягивает ему купюры, он прячет их в карман. А потом смотрит в пол, моргает, откашливается – будто и сам сейчас заплачет. Прости меня, говорит он.
Да ничего страшного, говорит она. Не переживай.
Он трет нос и оглядывает комнату так, будто никогда больше ее не увидит.
Знаешь, я до сих пор не понял, что у нас вышло прошлым летом, говорит он. Ну, когда мне пришлось уехать домой и все такое. Я, типа, думал, что ты пригласишь меня пожить, в таком роде. И так и не понял, что в результате случилось.
Чувствуя резкую боль в груди, она поднимает руку к горлу и хватается за пустоту.
Ты же сказал, что хочешь встречаться с другими, говорит она. Мне в голову не пришло, что ты хочешь пожить здесь. Подумала, что ты решил меня бросить.
Он трет губы тыльной стороной ладони, потом выдыхает.
А про то, чтобы пожить здесь, ты и словом не обмолвился, добавляет она. Разумеется, я была бы только рада. Всегда тебе рада.
