Я всем своим видом показала, что не принимаю ответа. Эрих смутился, как будто я упрекнула его в том, что он не может доходчиво объяснить.
– Я просто пошутил. Но на данном историческом этапе это верно: немцы – наиболее развитая нация в мире. Что нас отличает? Порядок, культура, дисциплина, благородство, энтузиазм. Мы полны физических и духовных сил. За нами – память предков.
По-прежнему молча я ждала продолжения. Интересно, заметит ли он сам, что всё ещё не начал отвечать на мой вопрос. Эрих прочёл это по моему лицу и снова смутился.
– Что касается других наций, они не обладают всем набором качеств в необходимом объёме. Что-нибудь да выпадает. Французы слабы, изнеженны и трусливы, англичане расхлябанны и развращены своим долгим господством над миром, славяне неразвиты, понятия не имеют о порядке. У русских полно сил, но они абсолютно невежественны, лишены культуры. Русские зачеркнули даже ту примитивную, убогую историю, какая у них была! Ни одна нация не чтит свою древнюю историю так, как чтим её мы. Только нация, которая знает свою историю, может её творить!
Он не на шутку горячился. Он высказывал то, что было важно ему и дорого его сердцу. По поводу русских он особенно брызгал слюной. Ещё бы! Ведь именно русские сейчас берут верх над немцами в войне! Мне всё думалось, что Эрих нахватался расхожих суждений, наслушался пропаганды и повторяет с чужих слов. Он же никогда не был знаком с теми, о ком говорит.
– Знаешь, Хайке, меня поразило, насколько снижен интеллект у русских. Если бы не привелось столкнуться с этим лично, не поверил бы!
Как ни коробило меня от его речей, я навострила уши: когда и при каких обстоятельствах Эрих общался с русскими? Ему и наводящего вопроса не потребовалось: хватило моего вопросительного взгляда.
– Ещё в тридцать седьмом году я принимал участие в крымской экспедиции. Мы обследовали древние пещерные города. Представь: русские сами пустили нас туда, чуть не за ручку отвели. Они искали артефакты и ничего не нашли. Были уверены, что там уже нечего искать, потому и пустили нас. И что же ты думаешь? Мы нашли целый клад! Мы и искали не очень долго. Требовалось просто немного подумать! И ведь нашу экспедицию сопровождали не простые русские, а их элита: учёные, оккультисты…
– Вот это да! – только и вымолвила я.
Упущенного нашими клада оккультных древностей было нестерпимо жалко! Всё, что Эрих там нёс про интеллект, не имело значения. Я твёрдо усвоила ещё в Школе: мы учимся, в том числе – на ошибках. Мы молоды, страна молода. Не грех совершать ошибки, но надо разбираться с ними и исправлять. Даже Сталин признал ошибкой перегибы при коллективизации – не побоялся! И стали исправлять всей страной. А немцы одержимы собственной непогрешимостью – так Красная армия теперь гонит их и будет дальше гнать. Это ясно всё, но клада жалко!
– Эрих, а что было в крымском кладе?
Тот потупил взор и накрыл своей горячей ладонью мою.
– Хайке, прости, я не имею права сказать тебе. Я и так проговорился. Глядя в твои прекрасные глаза, я не могу сохранять здравый рассудок!
В мои прекрасные русские глаза! От мысли, мелькнувшей вскользь, я, видимо, слегка усмехнулась, и усмешка вышла холодной. Выражение лица собеседника стало ещё более умоляющим.
– Хайке! Я готов доверить тебе любую собственную тайну. И любую государственную тайну я доверил бы тебе. Но то, что мне поручено хранить, я не могу выдать: это было бы бесчестно!
Он стискивал мою руку с такой силой и нежностью, что, если бы не наговорил перед этим гадких глупостей, я, наверное, почувствовала бы симпатию к этому пылкому и искреннему молодому мужчине.
– Прими также во внимание, Хайке, что я и так наговорил тебе сегодня крамолы, которая может стоить мне дорого, – произнёс Эрих, взяв себя в руки, уже со спокойной улыбкой.
Я улыбнулась в ответ как могла мягко. Не приставать же к нему с ножом у горла! Про содержимое загадочного крымского клада он как-нибудь в другой раз ещё проговорится. Я даже переборщила с этой поощрительной мягкостью, поскольку старалась скрыть вспыхнувшую из-за откровений моего обожателя неприязнь. Но Эрих не умел считывать эмоции и мысли, потому поверил, что прощён. Вскоре он, успокоенный, вновь рассуждал о том, что казалось ему неимоверно важным, судьбоносным для страны и мира:
– Мы должны не уничтожать низшие нации, а развивать их, как ариев развивали наши гиперборейские боги…
Он придерживался собственного варианта мифологии, которую принимал за древнюю историю. Не он один – многие сотрудники отделения экспедиций любили поиграть добытыми в полевых изысканиях сведениями и различными историческими гипотезами. Превосходство германской нации над остальными оставалось для него при этом незыблемым и очевидным фактом.
Безнадёжен! К сожалению, безнадёжен. Тоска взяла рядом с этим ненужным мне, чужим для меня мужчиной, влюблённым в чуждую, не близкую мне девушку по имени Хайке. Зачем я здесь? Зачем слушаю его, зачем заставляю себя реагировать, отвечать? Что мешает мне подняться и молча уйти, не объясняя никаких причин?
Эрих может быть полезен для дела. Вот и всё объяснение.
Есть дело, ради которого я торчу в этом унылом городе, работаю, общаюсь с людьми. Дело, интереснее которого не найти на свете. Дело, нужное моей стране и людям, которые мне дороги…
Тоска, огрызаясь, попятилась назад.
Вот и кончился самый странный год в моей жизни. Целый год все и всё, что близко мне, находились неизмеримо далеко. Странное время, которое не было насыщено человеческими отношениями, а только – работой.
Лишь ненадолго мне представилось, будто я имею дело с настоящими единомышленниками в работе с тонкими энергиями. Но после того, как иллюзия развеялась, чувствам не осталось места в моей берлинской жизни – так, ситуативные эмоции, которые я преспокойно обращала на пользу делу.
Даже установление регулярных личных контактов с моим куратором и наставником не изменило ситуацию сколько-нибудь существенно, так как эти встречи носили очень сдержанный характер. Человек, живший и действовавший в постоянной смертельной опасности, оставался каждую секунду настороже. Изредка он разговаривал со мной мягко и с выраженной симпатией, но и тут легко считывалось, что, по правде, он отстранён и сосредоточен только на деле. Этого не заметил бы даже опытный психолог. Но на уровне тонких энергий всё было яснее ясного: сердце этого человека оставалось закрыто для меня. И я, подражая наставнику, своего не распахивала. Убеждена: так было лучше для дела.
Странно! Строгого, неулыбчивого Николая Ивановича, умевшего быть очень жёстким и требовательным, я вообще не боялась. Иной раз от него веяло необъяснимым холодом и отчуждённостью, но получить его неодобрение я не боялась. Я преспокойно признавала перед ним совершённые ошибки и исправляла их; я не думала мучительно, как сейчас выгляжу и не брякну ли что-нибудь невпопад.
Герман вызывал у меня не проходивший тотальный, обморочный страх подобно строгому учителю, который обязательно найдёт, к чему придраться, и будет недоволен всем, что ты сделаешь; подобно экзаменатору, который безжалостно валит даже самых способных учеников. Я так немцев не боялась! Пока Герман не появился в моей берлинской жизни, я была куда увереннее и смелее. На крайний случай со мной – формула самоликвидации. Теперь же я всё время жила так, будто за любой непреднамеренный проступок, за любую оплошность Герман ликвидирует меня безо всякой формулы, причём не физически, а морально. Я буду морально уничтожена и опозорена без возможности оправдаться и искупить.
