– Ладно, вам пора.
Что это он? Крайне сомнительно, чтобы этот человек, насквозь пропитанный идеологией фашистского оккультизма, пёкся о чистоте моей энергетики…
Провожатый молча отвёл меня с надёжно завязанными глазами в тёмную комнату. Опять лица соседа не разглядеть. Опять мне достались с одной стороны маленькая «лягушачья лапка», а с другой – рыхлая, вялая ладонь крупного мужчины. И снова я не успела как следует просканировать даже соседа: слишком быстро пришли оставшиеся двое, которых ждали, и ведущий начал сеанс.
На сей раз пришлось обращаться не к одной валькирии, а к девяти:
– Смертоносный туман спеленает врага тугим саваном, сотканным Мист; от шума битвы лопнут его барабанные перепонки, и череп лопнет, подобно ореху, и мозг брызнет на одежды Хлёкк; твой неистовый хохот, Христ, разрушает горы и взрывает землю, погребая заживо воинов…
Каждая валькирия была названа по имени, каждой в тексте заклинания отводилась своя роль.
Воск оплывал с чёрной свечи.
Уже не вспомню, на втором сеансе или на третьем прозвучало имя Игг – «страшный», означающее одну из ипостасей Одина, упомянули Тора и Утгард – страну зла. За мишурой имён и витиеватых фраз чувствовался единый замысел и присутствие единой воли.
После второго сеанса был и третий, и четвёртый. Они регулярно проводились по пятницам, но в разное время, как выяснилось, выбираемое по рекомендации астролога…
Ведущий задавал тон, в котором круг повторял слова заклинания. От торжественного, медленного, самоуглублённого постепенно переходили к рваному ритму, который то ускорялся, то замедлялся вновь, то взрывался истерической страстности выкриками. Похоже на шаманское камлание или пение в танце-хороводе какого-нибудь первобытного племени. Определённо сеансы «колдовского» спиритизма были организованы с опорой на этнографический материал, талантливо и, можно сказать, с душой.
Отбросив сомнения, я звенящим голосом повторяла слова заклинания и с каждым словом уходила всё глубже туда, куда вовсе не стремилась.
Настал момент, когда все, как по команде, вскочили с мест и, протянув руки в центр круга, прямо над чёрной свечой, стали многократно выкрикивать: «Хайль!»
Нет, команды на групповые действия точно не подавались. Был эффект группового транса: круг жил как единое целое. Жил одним порывом.
«…День нашего торжества воссияет… День твоего торжества»…
Несмотря на преемственность общей идеи и текстов заклинаний, от сеанса к сеансу они менялись. Становилось всё меньше расчленённых трупов и прочего натурализма, и всё больше происходила концентрация на центральной фигуре. Я по-прежнему не видела её – только чувствовала, и мне почему-то становилось всё страшнее. Участники круга верили, что их манипуляции даруют им власть, и не замечали, как, повторяя слова вслед за ведущим, обещают служить этой неназываемой фигуре…
Живёт во мне такое убеждение, что не одна я тогда проходила точку невозврата с затаённым сопротивлением. По-моему, у каждого участника были свои причины, по которым он не слишком хотел предоставлять собственное сознание во власть тёмной силы, обладавшей безудержной мощью… Впрочем, сопротивляешься ты или нет – не имеет значения. Важно только одно: прошёл или повернул назад. Наша группа – прошла.
Да, я перешла тогда грань. Не единожды, а на каждом сеансе переступала черту, про которую и знала, и ощущала, что оттуда нет пути назад. Ты даёшь добровольное согласие – и пересекаешь черту… Точка невозврата, запретная черта – это тот момент, когда сознание соединяется с враждебной и могущественной силой тёмного спектра. Или по-другому: когда нечеловеческая воля через каждого члена группы входит в этот мир…
Опять не получается! Помню, что произносила, что делала, что думала, но помню, как бы глядя со стороны. Как ни пытаюсь заново прочувствовать этот момент – не выходит. Видимо, не надо.
Отступлю от собственного правила, досконально перебирая в памяти детали и подробности событий, погружаться в тогдашние переживания. Обычно этот метод помогает оживить картины прошлого и таким способом вернуть его себе – отрезанное от меня, однажды походя выброшенное из моей жизни. Но в данном случае пусть картинка останется картинкой. Ведь то, что тогда происходило со мной и во мне, по сути, не было моим: я пыталась принять в себя чужое и чуждое. Тогда ненадолго получилось. Хватит…
Я и ощутила, и увидела, как энергия, сконцентрированная внутри круга, рванулась вверх и чёрным столбом вздыбилась над свечой. Подобно массированному артогню, она ударила в восточном направлении. Я чувствовала её стремительное, как сама мысль, движение так явственно, что дух захватывало.
Внезапно с разлёту поток встал, как вкопанный. Ощущение пассажира, когда поезд затормозил на полном ходу. Стена. Наши! Сработали защиты. Миг – вспышка света – ликование, счастье!
Возвратной волны, как ни странно, не дождались: энергия ушла куда-то вкось. Ритуал не был остановлен, он продолжался, и сконцентрированная им энергия продолжала уходить вкось – уходить кому-то…
Наконец ведущий дал отбой. Единство круга сразу развалилось. Обессиленные люди задвигались, задышали вразнобой. Толстяк справа запальчиво пробормотал с отдышкой: «В следующий раз обязательно пробьём!» Ему не ответили и молча разошлись.
На следующем сеансе я с надеждой и затаённой радостью ожидала энергетической атаки, когда снова включатся защиты и я на одно счастливое мгновение увижу своих и почувствую всю мощь родимой энергетики. Однако на сей раз заклятие было сплетено хитрее, разрушительная энергия не била в лоб, а закидывалась малозаметно, подобно какой-то ползучей сети. Реакции наших я не ощутила так явственно, как в прошлый раз, и не знала, насколько успешно отбита атака.
Каждый сеанс оставался незавершённым, как полагается, а энергетика и сознание – взломанными и неприкрытыми. Восстановление с каждым разом давалось тяжелее…
* * *
Не вспомню, после которого по счёту сеанса было. Я плелась домой нога за ногу. Ничего не оставалось, как гордиться тем, что сама себя разрушаю ради великого дела, и жалеть, что никто даже не узнает, какую жертву я принесла, как смело я действовала, как не пощадила себя. Я стала с подозрительным самодовольством размышлять о том, что готовилась отдать всю кровь, и всю энергию, и время жизни ради своих товарищей, ради далёкой Родины, отдаю же нечто большее.
А что, если именно такой жертвы от меня и ожидали мои товарищи?! Но они не имели на это права!
Дальше – больше: если дома от меня ожидают недопустимой жертвы, то, выходит, и дома у меня нет. Я одна среди кромешного зла. Но коль скоро никогда в своей жизни я не знала добра, то есть ли оно? Не сказка ли оно для уловления легковерных душ в ещё более тёмные пропасти? Если всё хорошее, что было со мной, – обман, всё светлое – ложь, тогда…
«Не позволяй создавать себя тем, кому не доверяешь»…
Да что же это?! Что владеет моим сознанием, что искажает память и подменяет дорогие мне образы кривыми и страшными шаржами? Отчего кривое и страшное сейчас кажется мне реальностью, а близкое и дорогое – глупой детской фантазией?
