Несмотря на свое расстройство, я не могу сдержаться и смеюсь, делаю глоток вина и откашливаюсь.
– Девочки, я думала… глубоко внутри я надеялась… что Джон вернулся и пытается что-то поправить… Что я могу сказать? Мы вместе полжизни прожили. Он был рядом, когда я защитила диплом. Когда мы узнали, что беременны. Когда Кори попыталась сама проколоть себе уши. Когда у Джо выпал первый зуб прямо в том ужасном парке развлечений. Джон отвез меня в Париж впервые в жизни и плакал со мной, когда рождались наши дети. И он спас наш свадебный альбом, когда затопило подвал. Такую любовь не выключишь, как выключатель.
Лина глубоко вздыхает, а Талия кладет руку мне на плечо.
– О, Эми. Ты красотка, но идиотка.
Я горестно качаю головой.
– Я знаю.
– Слава богу за эту кредитную карту, – говорит Лина.
– В смысле?
– Мне кажется, это тот звоночек, который тебе так нужен. Он лишил тебя иллюзии, что ты и Джон можете заново склеить вашу жизнь. Те списания показывают, кто он такой на самом деле и чего он хочет. Лучше узнать об этом сейчас, а не в конце лета, когда он полетит домой, к голым половым губам женщины на пятнадцать лет моложе тебя.
Талия морщится.
– Очень зрелищно, Лина. Пожалуйста, больше никогда не произноси ничего подобного.
Я обхватываю голову руками.
– Поверить не могу, что мне нужно будет встретиться с ним уже через три дня.
– Как нам тебя подготовить? – участливо спрашивает Лина. – Что поможет тебе рядом с Джоном чувствовать себя сильной и уверенной, а не раненой и слабой?
Я качаю головой, потому что это невозможно. Лина и Талия смотрят друг на друга через экран и в один голос говорят: мамспринга!
– Мамспринга, – снова повторяет Талия. – Реальная. Не для статьи. Может, устроить отпуск на все лето? Учеба, второй язык, новая страсть, новый взгляд…
Я мотаю головой.
– Нет, этого не будет, и я не уверена, что меня может спасти что-то, кроме старых добрых врачей – времени и слез.
– Ты уже пробовала время и слезы, – напоминает Талия, но Лина махает на нее рукой:
– Оставь это нам. Я уверена, мы поможем тебе вернуть запал.
– У меня никогда и не было никакого запала. У меня был парень, который превратился в мужа. Потом пара детей, работа, жизнь без мужа и огромная ипотека. Запалом там и не пахнет.
Лина косится на Талию.
– Мы сможем это сделать, но будет трудно. Она противится запалу.
– Не говори! Она хотела влезть в штаны для йоги и провести всю неделю за просмотром фильмов и пиццей.
– Я люблю штаны для йоги, – снова начинаю выть я.
– Эту мать вообще можно спасти? – спрашивает Талия.
– Эта мать вообще-то прямо здесь! – напоминаю я им.
– Мы должны попробовать, – решает Лина. – Она еще слишком молода, чтобы сдаваться в архив.
– И кормиться пиццей…
– И тонуть в болоте кабельного телевидения…
Я издаю стон в надежде прервать их милую беседу:
– Прошу прощения, народ. Я знаю, что вы хотите мне помочь, но я не хочу мамспрингу. Я хочу домой. Я люблю пиццу, кино и штаны для йоги. Если мне предстоит страдать по бывшему мужу, я хочу через это пройти так, как это задумывал Бог – на диване с бумажными салфетками, вином и фильмами с Хью Грантом
[39]. Я не хочу быть вдали от своей семьи, ходить в стройнящих джинсах и заниматься сексом с незнакомыми мужчинами.
Они обе вздыхают.
– Пусть делает как хочет, – обреченно вздыхает Талия. – Мы устали.
Лина кивает.
– Мы просто хотим, чтобы ты была счастлива, Эми.
– Я знаю. И мне было здесь очень хорошо. Но моя жизнь – там, дома. Мне нужно быть там.
– Тогда приезжай домой, – предлагает Лина. – Я куплю вина.
Талия обнимает меня.
– Запал – не для всех, – с грустью констатирует она. – Но хотя бы сегодня вечером, раз уж ты здесь, не спеть ли нам «Маленькую серенаду»?
Это сейчас, «Marie’s Crisis» – бар, где для гостей играют мелодии из бродвейских мюзиклов, а раньше здесь был бордель. Поэтому мы точно знаем, что в определенный период истории в эти стены приходили и гетеросексуальные мужчины. Но сегодня вторник, туристов немного, а пианист – один из лучших исполнителей бродвейских номеров, и шансы встретить здесь гетеросексуалов почти нулевые. Это идеальное место и для меня в крайне нестабильном преображенном состоянии, и для моей спутницы, которой не нужно никакое преображение, чтобы привлекать внимание противоположного пола. Мы можем быть уверены, что останемся незамеченными. Талия ведет меня к столику слева от пианино, откуда нам прекрасно видно, что будет исполняться следующим пунктом.
– «Фантастикс», – тихо шепчет мне Талия.
– Тогда пойдем скорее в бар. Разве можно пропустить «Try to remember»
[40]?
Пианист заканчивает играть последние такты «Kiss of the Spider Woman»
[41], и Талия исчезает. От нечего делать я оглядываюсь вокруг. Цокольный этаж, тусклое освещение, грязные стены, медленное обслуживание в баре, ужасная акустика. Все точно так же, как было годы назад. Правда, публика выглядит гораздо лучше и моложе, чем в моих воспоминаниях. И мы не единственные женщины здесь, как было тогда, когда мы захаживали сюда пару десятилетий назад. Это значит, что Талия может лишиться возможности исполнить свое коронное соло «Defying Gravity»
[42]∗, которое всегда кто-то заказывает каждый раз, когда мы оказываемся здесь (я подозреваю, что это подстроено).
После «Try to remember» приходит очередь попурри из песен Уильяма Финна. Я совсем не знаю слов. Отхожу от пианино, нахожу старую потертую, обитую бархатом скамью, усаживаюсь и слушаю красивые голоса. Там меня и находит Талия. Она вставляет бокал с мартини в мою застывшую в ожидании руку и возвращается в поющую толпу. Я смотрю, как люди смеются, поют, путают слова. Я вспоминаю все, что пережила с тех пор, как была здесь последний раз. Тогда я была похожа на бесформенную ракушку, ожидающую начала своей жизни. Я не торопила события и просто ждала момента. Время – это все, что у меня было тогда.
Пью мартини и скучаю по детям. Наконец через полчаса слышатся знакомые аккорды. Поднимаю голову как раз в тот момент, когда Талия поворачивается и смотрит на меня. «Dream girls»
[43] – говорит она одними губами и машет мне, чтобы я подошла.
