— В одних странах чаще, в других реже. Однако у меня не так много времени на светские развлечения.
— Мистер Теодореску перегружает вас работой?
— Он, как он отвратительно сфальшивил!—Мисс Деви сделала очаровательную гримасу.—Саксофонист, должно быть, пьян. Что вы спросили? Ах, да, конечно, я очень занята.
У двери в дальнем конце танцплощадки Хильер увидел Риста. Тот, покуривая, наблюдал за танцующими. На Ристе была рубашка и вечерний галстук-бабочка в горошек. Заметив Хильера, он приветливо, но сохраняя достоинство, помахал рукой и разинул рот, чтобы выразить свою беззубую радость.
— Наверное, печатаете?—поинтересовался Хильер.—Я, кстати, сейчас разрабатываю дешевую портативную электрическую машинку. Ее можно носить с собой и подключать к обычной розетке.
— Танцуя со мной под звездами Адриатики, вы считаете необходимым говорить о пишущих машинках?
— Мир един. В нем всё: и Бог, и пишущие машинки, и пьяный саксофонист. А чем занимается мистер Теодореску? Ведь и он—часть этого мира.
— Он называет себя entrepot
[72]
промышленной информации. Он ее покупает и продает.
— И всегда получает наличными?
Оставив этот вопрос без ответа, мисс Деви сказала:
— Если вы пытаетесь выяснить, связывают ли меня с мистером Теодореску личные отношения, то могу сразу ответить: нет. Если же вы хотите, чтобы я использовала свое личное влияние на мистера Теодореску, с тем чтобы он простил вам долг, то могу снова сказать: нет. Играть с ним в азартные игры бессмысленно: мистер Теодореску всегда выигрывает.
— А если я, предположим, откажусь платить?
— Это было бы крайне неразумно. С вами может произойти несчастный случай. Мистер Теодореску обладает огромной властью.
— Вы хотите сказать, что он способен на оскорбление действием? В таком случае, я сделаю это первым. Дерусь я, слава Богу, неплохо. Я полагаю, джентльмен обязан принять чек от другого джентльмена. Но мистер Теодореску требует наличными и даже способен подстроить мне несчастный случай. Не думаю, что после этого мистера Теодореску можно назвать джентльменом.
— Не советую говорить такое при нем.
— Я с удовольствием скажу ему это прямо в лицо. Где он? Разлегся, наверное, на койке у себя в номере—небось в люксе.
— Ошибаетесь, мистер Теодореску сейчас в радиорубке. Отправляет какие-то телеграммы. Что бы он ни выпил, что бы ни съел, ему никогда не бывает плохо. Более сильного мужчины я, пожалуй, не встречала.
— Простите,—извинился Хильер перед соседней парой, в которую он едва не врезался, и продолжил, обращаясь к мисс «танцующей Деви»
[73]
,—однако он недостаточно силен, чтобы пробудить в вашей душе ответное желание.
— Что-то вы заговорили высоким слогом. Мистера Теодореску интересуют сексуальные отношения иного рода. Он утверждает, что исчерпал возможности женщин.
— Если я вас правильно понял, нашему не по годам смышленому Уолтерсу следует опасаться.
— Мистер Теодореску невероятно разборчив. Разборчив во всем.
— Зато я, хотя и не всеяден, не столь разборчив.
— Что вы хотите сказать?—Не дав ему ответить, она внимательно посмотрела на Хильера своими кошачьими глазами и сказала:—Мне кажется, вы зачем-то стремитесь казаться уродливее, чем есть на самом деле. Я почти уверена, что в действительности вы выглядите совершенно иначе. Что-то здесь не так. Маленький наглец утверждал, что вы ничего не смыслите в пишущих машинках. Минуту назад вы довольно неуклюже пытались перевести разговор на машинки, словно желая убедить себя самого, что имеете к ним отношение. Зачем вы здесь? Кто вы?
В ответ Джаггер исполнил импровизацию на мотив арии Мими из первого акта «Богемы»:
— Меня зовут Себастьян Джаггер. Я специалист по пишущим машинкам.
Его импровизация почти естественно вписалась в фокстрот. Пианист, который, похоже, был пьян не меньше, чем лидер ансамбля, выписывал нечто атональное и алеаторическое
[74]
, в то время как бас и ударник пытались убедить танцующих, что музыканты по-прежнему исполняют фокстрот.
— У меня заказ от «Оливетти». Сейчас я в отпуске, а потом на некоторое время возвращусь в Англию.
— Я хотела бы разоблачить вас, понять, кто вы на самом деле.
В глазах мисс Деви сверкнула сладостная угроза.
— Мы могли бы разоблачиться вместе,—галантно предложил Хильер.
Музыканты (за исключением пианиста) вдруг прекратили играть. На эстраде появился пышущий здоровьем, несмотря на тучность, седой человек в смокинге с высоким жестким воротником.
— Друзья мои,—провозгласил он профессионально поставленным голосом. Пианист отозвался речитативным аккомпанементом, но на него сразу шикнули. «Друзья» все еще прижимались друг к другу, словно участвовали в языческом празднике любви. — Нас попросили, чтобы мы, если можно, сегодня больше не танцевали. Большинство из вас знает, что один из пассажиров находится сейчас в лазарете. И, разумеется, там слышно, как мы веселимся. Боюсь, что положение его критическое. Думаю, нам следует проявить понимание и участие и закончить сегодняшний вечер в тишине, возможно, даже в медитации. Благодарю за внимание.
Под жидкие аплодисменты он спустился с эстрады. Руководитель ансамбля с воодушевлением поддержал его:
— Эй, ребята, вам все ясно? Быстренько по домам и чтоб по дороге не баловаться!
— Мне кажется,—сказала мисс Деви, левая рука которой по-прежнему покоилась на плече Хильера,—что вы позволяете себе дерзости.
— А мне кажется, что вы придаете слишком большое значение условностям. Вас восхищает разборчивость, вас возмущает дерзость. Что ж, неразборчивый Бог имел дерзость создать меня таким, каков я есть. Так узнайте же на досуге, что у него получилось. Вы, кажется, говорили что-то о разоблачении?
— На сей раз я не забуду запереть дверь в каюту.
— Нисколько в этом не сомневаюсь.
Хильер почувствовал голодную резь в животе. Рука мисс Деви все еще лежала на его плече. Он осторожно опустил ее.
— Серебряное колечко в носу,—Хильер потянул за колечко, и мисс Деви слегка отпрянула,—непременно оставьте. На остальных предметах туалета я не настаиваю, но колечко пусть будет.
Мисс Деви высоко вскинула голову, словно собиралась водрузить на нее кувшин с водой, сделала неопределенный, но, в общем, неодобрительный жест и с арийским достоинством прошествовала сквозь расходившуюся толпу.
