Говард улыбнулся на это, и тут публика решила отнестись к Говарду очень мило, захлопала и весело закричала. Публика в самом деле очень странная вещь.
– Хорошо, – сказал Лэдди. – Восемь фунтов. – И прочистил горло. – Вы должны назвать мне авторов следующих поэтических строк. Готовы? – И он начал читать очень сдавленным голосом: – «Есть чары в музыке, которые смягчают свирепые сердца».
– Уильям Конгрив, – сказал Говард. – Из его пьесы «Невеста в трауре».
– «Достойный человек – достойнейшее Божие творенье».
– Александр Поп, – сказал Говард. – «Очерк о человеке».
Дело становилось скучноватым.
– «Все славные пути ведут к одной могиле», – сказал Лэдди.
– Томас Грей. «Элегия, написанная на сельском кладбище».
И тут Лэдди О'Нил немножечко огорошил Говарда. Он сказал:
– «Я поджарил яйцо на раскаленном тротуаре».
Физиономия Говарда вытянулась на милю.
– Простите? – сказал он.
Мое сердце тоже упало. Говард не знал. Лэдди повторил строчку. Говард чуть не плакал. Он не знал, он не знал. И сказал:
– Я не знаю.
– Совершенно верно, – сказал Лэдди. – Как вы можете знать, если я это только что сам сочинил?
И тогда все прямо попадали от радости, облегчения и всего прочего. Ведь в вопросе были только три части, и Говард на все ответил правильно, а Лэдди решил просто чуточку с ним поиграть. И действительно, мысль была неплохая, так как Говард теперь стал не таким спесивым, как раньше. Бедный мой умный Говард. Хотя это был не ум, как он сам всегда говорил. Это все его бедные фотографические мозги.
– Хорошо, – сказал Лэдди. – Следующий вопрос, шестнадцать фунтов. Вот он. И к тому же такой, что язык можно сломать. Назовите две крупные мистификации в литературе восемнадцатого века и кто несет за них ответственность.
– Чаттертон написал стихи Раули, – довольно смиренно теперь сказал Говард, – и Макферсон был настоящим автором стихов Оссиаиа.
– Правильно! – завизжал Лэдди, и публика радостно завизжала. Теперь все совсем помирились. – И за тридцать два фунта, – сказал Лэдди, и было видно, как он поглядел на часы, – назовите имена умерших людей, в честь которых были написаны следующие стихи. – И потом отбарабанил названия: – «In memoriamo. «Ликид». «Адонис». «Тирсис».
И Говард отбарабанил ответы с такой же скоростью:
– Хэллам.
[8]
Король Эдуард. Ките. А.Х. Клаф.
[9]
И снова все прямо попадали, в воздух полетела всякая всячина, и девушка в сетчатых чулках вручила Говарду его тридцать два фунта бумажками и обняла одной рукой.
– Мы вернемся через несколько минут, – прокричал Лэдди О'Нил, и тут пошла реклама.
Та самая программа была устроена так, что во второй половине участвовали еще несколько человек, а потом возвращался тот, кто выиграл тридцать два фунта, – они у него оставались, никто их отобрать уж не мог, – и если тот человек хотел получить право соперничать за Большие Деньги, как это у них называлось, ему надо было ответить на один трудный вопрос. Если тот человек, кто б он ни был, отвечал правильно, то возвращался на следующей неделе и пытался выиграть пятьсот фунтов. А еще через неделю соперничал бы за тысячу фунтов, и именно на это, похоже, нацелился Говард, если все пойдет как надо. Как только началась реклама, я вдруг жутко проголодалась, потому что рекламировали говяжий пудинг с почками в банках, потом «Ризотто» в банках и еще всякую всячину. Поэтому я очень быстро сделала себе сандвич с солониной, оставшейся с утра после приготовления сандвичей, чтобы Говард взял с собой в поезд, два больших ломтя хлеба и эта самая солонина меж ними, намазанная горчицей. Наверно, я выглядела немножечко дико, сидя во всем своем великолепии одна-одинешенька в доме, с этим самым смачным огромным сандвичем, но никто меня не видел, кроме персонажей рекламы. Потом пошла вторая часть «Снова и снова», выходили два-три очень тупых человека, и все заработали по четыре или по восемь фунтов, – мне было не слишком-то интересно, – а потом опять появился Говард. Выйдя, он заслужил громкий взрыв аплодисментов, и я очень гордилась. Его заставили влезть на какой-то пьедестал с прожекторами, с обеих сторон встали девушки в сетчатых чулках, по-моему, чтобы потом помочь ему слезть, демонстрируя все до единого зубы и прочее. Потом с большой помпой вынесли конверт с особым вопросом. Идея, как я уже говорила, заключалась в том, что ты, получив это право, мог через неделю играть на шестьдесят четыре, а потом на сто двадцать пять, а потом на двести пятьдесят, а потом на пятьсот фунтов. Поэтому у меня сердце чуть ли не в рот выпрыгивало, смешиваясь с сандвичем с солониной, пока электроорган играл какую-то загробную музыку, а Лэдди О'Нил открывал конверт; Лэдди теперь мне казался по-настоящему старым другом. И вот Лэдди сказал:
– Вот вопрос, который, если вы верно на него ответите, даст вам право бороться на следующей неделе за Большие Деньги. Готовы?
Да, мы полностью были готовы. Говард стоял там на возвышении под прожекторами, как статуя, одетый в лучший костюм; спокойный, как не знаю что, но было видно, немножечко нервничал. Потому что все это они превратили в такое торжественное событие.
– Хорошо, – сказал Лэдди. – Вот он. Внимательно слушайте. – И прочитал вопрос очень торжественно, точно дело было в церкви. – Вас просят, – сказал он, – привести два примера тет… тет… тет…
– Тетралогий? – подсказал Говард.
– Тетралогий. Спасибо. Моя вставная челюсть совсем нынче вечером разболталась, – пошутил Лэдди, подмигнув публике. А потом, снова очень серьезно, сказал: – Два примера тетралогий современных романистов. Тридцать секунд на ответ, отсчет пошел.
И Говард прямо сразу сказал очень четко:
– Ну, это так называемый «Александрийский цикл» Лоренса Даррела и тетралогия «Конец парада» Форда Мэдокса Форда.
Он, конечно, был прав. Но, разумеется, надо было все испортить, пустить пыль в глаза, и поэтому он сказал:
– Конечно, в современной поэзии есть Т.С. Элиот с «Четырьмя квартетами», только вы ведь сказали про романистов, не так ли?
Впрочем, когда, он это говорил, уже пошли аплодисменты. Глупый дурень не понимал, что теперь-то его уж заставят по-настоящему потрудиться. Теперь он получит наитруднейшие вопросы, какие смогут вытянуть из своих бород университетские профессора и так далее. Он действительно сам себя погубил, Говард, вот так вот выпендриваясь перед всеми, кого презирал, и пуская им пыль в глаза. Но программа закончилась, Говарду помогли слезть с пьедестала две эффектные, ухмылявшиеся во весь рот девушки в сетчатых чулках до самой задницы, люди радостно верещали, Лэдди хлопал до упаду с разинутым ртом, электроорган играл что-то очень триумфальное, почти типа второго свадебного марша. А я очень гордилась.
