Елена Олеговна взирала на него с холодным презрением:
– Коля, прекрати этот спектакль и встань.
– Леночка, дорогая моя, поедем домой. Ты меня наказала, влепила мне публично пощечину, явившись на похороны с Юрой, и я смиренно все принимаю. Я заслужил, – поднимаясь с колен и пытаясь ухватить жену за руку, суетливо вещал Пичугин. – Леночка, ты же знаешь, что ты – мое все, особенно сейчас, когда умер папа, ты – единственное, что у меня осталось дорогого. Ты же знаешь, как я люблю и ценю тебя. Ты женщина всей моей жизни.
Никита, притаившийся на диване, с интересом внимал проштрафившемуся Пичугину. Николай Михайлович был красноречив и выразителен:
– Умоляю тебя, прости, и поедем домой. Без тебя там просто склеп. Пустыня. Я целыми днями слоняюсь по комнатам, потерянный, одинокий, раздавленный. Умоляю тебя, прости и вернись. – Он снова попытался встать на колени, но, встретив неодобрительный взгляд жены, передумал, а просто протянул к жене руки, сопроводив свой жест взглядом, полным тоски и страдания.
– Что значит творческая натура! – раздался насмешливый голос Юрия Алексеевича, мгновенно превративший трагедию в фарс. – Ну, Колька, ты даешь. Тебе не в художники, тебе в артисты надо было идти.
Елена Олеговна, услышав это замечание, вздрогнула и, отойдя подальше от мужа, уселась в высокое, похожее на трон, кресло.
– Юра, не лезь не в свое дело, – сердито огрызнулся Пичугин. – Как тактичный человек, мог бы вообще оставить нас одних.
– Прости, Николай, но не могу. Это дело касается меня не меньше, – решительно выходя на середину комнаты, заявил Юрий Алексеевич. – Елена остается со мной. Она так решила. Она подает на развод.
– Что за чушь? Леночка, дорогая, ну, пожалуйста, поедем домой? – отмахнувшись от Санько, завел свое Пичугин.
– Юра сказал правду. Я ухожу, – со вздохом проговорила Елена Олеговна. – Дети уже взрослые, Андрей через год заканчивает учебу в Академии, Арише уже шестнадцать, они поймут. Андрей останется жить с тобой, пока не купит собственное жилье, Арина будет жить со мной. Если, конечно, захочет. Вы будете встречаться так часто, как пожелаете.
Пичугин стоял, оцепенев от ужаса, таращась на жену полными недоверия глазами.
– Леночка, что ты говоришь? Что ты говоришь? – наконец промямлил он. – Как это возможно? Почему? Из-за этой девки? Да я не люблю ее и никогда не любил, все это ошибка. Трагическая ошибка!
– Да, трагическая ошибка, – согласилась Елена Олеговна. – А за ошибки надо платить.
– Это все ты подстроил, да? – накинулся Николай Михайлович на Санько, стоящего тут же с ухмылкой на лице. – Решил поквитаться со мной? Столько лет ждал и дождался? Да?
– Да. Я любил Лену все эти годы и ждал ее, – глядя не на Пичугина, а на Елену Олеговну, заявил Санько. – И как видишь – дождался.
– Ах ты, сволочь подлая! А я считал тебя другом! А ты! – кинулся на Санько Пичугин и тут же получил от него крепкий удар в челюсть.
– Уймись, Коля. Это смешно, мы уже давно не мальчишки. А ты не тот мускулистый спортсмен, каким был когда-то, а я не башковитый задохлик. Так что уймись.
Совет прозвучал резонно. Пичугин был хоть и высок, но рыхловат. А вот зато Санько, крепкий, плотный, находился в неплохой физической форме. Никите даже подумалось, что он специально поддерживал ее, дожидаясь возможности поквитаться со старым приятелем за то давнее фиаско, которое потерпел в далекой юности.
Но Пичугин совету не внял и, едва поднявшись на ноги, снова бросился на старого друга и снова получил, на этот раз под дых.
Елена Олеговна вскрикнула.
– Ты, Коля, не привык чувствовать себя проигравшим. Вот в чем твоя беда, – задумчиво проговорил Санько, потирая кулак. – Всю жизнь ты скользишь беспрепятственно, как по маслу. Все само идет тебе в руки. И ничего ты не ценишь по-настоящему. Это неправильно. Жизнь – это борьба, это возможность самосовершенствования, преодоления себя, а не сбор сливок серебряной ложечкой. А ты всегда был этого лишен.
– Что ты несешь? – переводя дыхание, выдавил из себя Пичугин. – Какие еще сливки?
– Кто-то должен вернуть вам чувство реальности, – задумчиво продолжал Санько, а Никита, услышав эту двусмысленную фразу, напрягся. – Вы превратились в пресмыкающихся, в жалких стяжателей, вы потеряли крылья, стремления, мечты. Их заменил вам страх, страх потери сытого прозябания. Колька, – неожиданно вскинулся Юрий Алексеевич, – а помнишь, ведь когда-то ты мечтал о море, о дальних странах, ненавидел художественную школу. Ты мечтал все бросить и вырваться из этих пут!
– При чем тут это? Что ты несешь? Какие путы?
– Эти. И я их разрублю, – загадочно воскликнул Санько и резко повернулся к стоящей на столике картине, маленькому уродливому пейзажу с коровами.
В его руке неизвестно откуда появился скальпель, он резко взмахнул рукой под истошный оглушительный вопль, взрезая полотно картины, потом еще и еще. Пичугин кричал так, словно скальпель вонзался в его плоть, а не в ветхий холст.
– Все кончено, Коля, все кончено, – стоя рядом с изодранным в клочья полотном, проговорил Юрий Алексеевич. – Его больше нет. Вы все свободны.
Но Пичугин, кажется, свободным себя не почувствовал. Он, как раненый зверь, с перекошенным злобой лицом кинулся на Санько. И Никита вскочил с дивана. В руках у уролога все еще был скальпель, а Пичугин был неадекватен в приступе ярости. Но волновался он напрасно. Юрий Алексеевич отбросил хирургический нож.
Пичугин налетел на него, сбил с ног, молотил его кулаками, а Санько только прикрывался и терпел, пока вспышка ярости Пичугина не погасла.
Елена Олеговна замерла в кресле, прижав к лицу сжатые в кулаки ладони.
Николай Михайлович поднялся на ноги, пошатываясь из стороны в сторону, как пьяный. Подошел к полотну, дрожащими руками прикоснулся к лохмотьям, оставшимся от картины.
– За что? Неужели только за Лену? – спросил он тихим, отстраненным голосом.
– Нет, – поднимаясь, ответил Юрий Алексеевич. – Прости меня, Николай. Это не было местью тебе, я всю жизнь считал тебя другом, несмотря ни на что. И Лену я искренне люблю. Я не отбивал ее, не жаждал реванша все эти годы, я простил, но всегда мечтал, надеялся, а потому, когда она пришла… В общем, прости. А что касается картины… – Санько сел в ближайшее кресло, устало свесив плечи. – Ты когда-нибудь слышал фамилию Коробков?
– Коробков? – Николай Михайлович вскинулся, точно услышал сигнал тревоги.
– Вижу, слышал.
– При чем тут ты?
– Знаешь закон физики, если где-то что-то прибыло, значит, где-то что-то убыло? Мне, кажется, этот закон каким-то извращенным образом связал две наши семьи.
– Наши?
– Моя фамилия по отцу Коробков. Санько – фамилия отчима. Отец умер, когда мне было шесть. Умер от инфаркта. Не смог пережить обрушившегося на него позора. Ты знаешь эту историю?
