– Спасибо. Вы точно не помните имени этого родственника?
– Гм… Воскобойников… Воскобойников… Нет, не вспомню. Я его видела всего раза три, не считая той встречи в магазине, и никогда с ним не разговаривала. Точнее, он со мной. Как-то избегал разговоров. В шестнадцать лет Римма собрала вещи и ушла сама, дядя ее встретить не пришел. Но вы знаете, я вспомнила, где они проживали! Римма, когда пришла нас навестить, рассказывала, что у дяди комната на углу Гороховой и Садовой.
– Скажите, вы помните имена девочек, с которыми дружила Римма Величковская?
– Разумеется. Зиночка Крошина, до сих пор меня не забывает, с праздниками поздравляет. Хотите, я конверт с адресом поищу?
– Буду очень признателен.
– Девушки, девушки, какие же вы умницы! – роясь в старых адресных книгах, приговаривал Павел Артемьевич, прихлебывая горячий чай с баранками, которыми его угостили служительницы паспортного стола. – Эх, мне бы теперь нужную фамилию отыскать.
– Ну, хорошо, давайте я вам помогу, – не удержавшись, предложила молоденькая сотрудница с веснушчатым носиком и длинными светлыми волосами. – Я возьму дом номер сорок пять по Гороховой, а вы тридцать первый по Садовой, а потом я с этой книгой поработаю.
– Спасибо, Галочка, вы очень меня обяжете.
– Ой, смотрите, я, кажется, нашла! – спустя полчаса усердной работы воскликнула Галочка. – Вот Воскобойников Аристарх Иванович. Он в мае сорок шестого прописался. В этой комнате его мать проживала Воскобойникова Ада Аркадьевна. Но она умерла в сорок седьмом, а к нему прописалась племянница Величковская Римма Игоревна. Потом она снялась с регистрации…
– Когда это было?
– В сентябре сорок девятого года.
– А есть данные, куда именно она выписалась?
– Да, конечно. В общежитие государственного университета.
– Интересно. Что ж, спасибо. Выпишите мне, пожалуйста, архивную справку. Ах да, а сам Воскобойников все еще проживает в этом доме? – заведомо зная ответ, спросил Павел Артемьевич.
– Нет. В пятьдесят пятом году он выписался к жене на Петроградскую сторону, а незадолго до того в комнату опять прописалась племянница и жила в ней до получения ордера на квартиру в шестьдесят третьем. Новый адрес Воскобойникова я вам сейчас выпишу.
– Будьте любезны.
Выйдя на станции метро «Петроградская», Павел Артемьевич купил два пирожка с повидлом, горячих, с хрустящей корочкой, он бы с удовольствием съел пирожок с мясом, но мама еще в детстве строго-настрого запретила ему покупать их на улице, грозя немедленной госпитализацией в Боткинские бараки. Павлик маму слушался, а потому хрустел сейчас пирожками с повидлом, всухомятку, хотя мама не одобряла и ее. Но выбора у старшего инспектора не было. Есть хотелось, а время поджимало.
– Павел Артемьевич, прошу вас, – распахивая дверь, любезно пригласил Воскобойников. – Вы уж извините, я по-домашнему, – поглаживая облаченный в домашнюю куртку упругий животик, улыбнулся Аристарх Иванович. – Ну как там с делом Пичугиных, удалось разыскать преступников и вернуть полотна?
– Увы, пока нет, но дело продвигается, недавно мы задержали на таможне иностранца, пытавшегося вывезти одно из полотен.
– Вот как? Ну, я же вам говорил, что у нас трудно найти покупателя. Жаль, конечно, что только одно. Ой, я в том смысле, что если бы он вез все сразу, то их бы задержали, и коллекция была бы спасена.
– Я понял, – улыбнулся Павел Артемьевич.
– Так что же вы хотели от меня?
– Да, в общем, ничего особенного. Просто так вышло, что ваша племянница Римма Игоревна Величковская работала гидом-переводчиком с этим иностранцем.
– Римма? Но вы же понимаете, что это чистое совпадение? – заволновался коллекционер.
– Я в общем-то на это надеюсь. Но не могли бы вы рассказать мне о племяннице.
– Ну, разумеется. Конечно, Римма очень честный, ответственный, рассудительный человек. По-настоящему мы с ней познакомились уже после войны. Знаете, вышла совершенно фантастическая история, будь я писателем, мог бы написать рассказ или повесть, но увы. Не обладаю талантом, – охотно принялся рассказывать Воскобойников. – Знаете, я в войну не воевал. Так вышло. Я ведь когда-то окончил консерваторию по классу гобоя, играл до войны в оркестре. И вот как раз незадолго до начала войны наш оркестр отправился на гастроли по Украине. Я не буду рассказывать вам всех подробностей, эти воспоминания до сих пор мне тяжело даются. В общем, я попал в концлагерь. – Воскобойников закатал рукав халата, показывая Павлу Артемьевичу метку.
– Простите, не знал.
– Я вообще стараюсь никому об этом не рассказывать, сейчас объясню почему. Теперь всем известно, какие творились ужасы в лагерях, так что позвольте мне опустить подробности. Мне повезло, я выжил, был освобожден нашими войсками. Но мучения, выпавшие на мою долю в лагере, и физические, и моральные, подкосили меня, я, как бы это выразиться поточнее, не то чтобы сошел с ума, но, в общем, рассудок мой был поврежден. Я потом долго лечился и очень медленно и трудно возвращался к мирной жизни. В Ленинград я вернулся в начале сорок шестого. До войны я был женат, у меня была маленькая дочка Анюточка, ей тогда три годика было. И жена, и дочь погибли в блокаду. В живых осталась мать, но и то очень болела, умерла в сорок седьмом. Других родственников я не искал. Не имел сил. Работать музыкантом я тоже больше не мог, перебивался какими-то заработками, пока один приятель не предложил попробовать работу настройщика. И вот, с его легкой руки, я стал высококлассным специалистом. Живу, так сказать, не бедствую. Да. Какой-то рассказ получается неправильный. Не о Римме, а о себе, но без этого вам не понять, – извиняясь, развел руками Аристарх Иванович.
– Пап… – заглянул в комнату молодой симпатичный мужчина. – Здрасте, – бросил он небрежно, заметив Реброва. – Я возьму машину? – И, не дожидаясь ответа, закрыл дверь.
– Сын. Единственный. Поздний. Избалованный. Даже чрезмерно, – со вздохом пояснил коллекционер. – Да, так вот. В сорок шестом году я как-то случайно зашел в магазин, за какой-то мелочью, и вдруг ко мне с криком бросилась какая-то девочка. Она обхватила меня за талию и со всхлипами стала повторять: «Дядя Арик, дядя Арик». Так меня зовут в семье. Я растерялся. Даже испугался. Потом выяснилось, что это моя Римма, дочь двоюродной сестры Зои. Как она меня узнала? Ума не приложу. До войны я был цветущим молодым человеком. А после лагеря превратился в развалину.
– До войны вы близко общались с семьей сестры?
– Да, очень. Семья у нас была дружная. Все праздники вместе, в гости друг к другу ходили, с сестрой я был очень дружен. Когда вернулся, мама сказала, что они все погибли. Я не стал проверять, а тут вот Римма. Мне бы, конечно, надо было забрать девочку к себе, но я не мог. У меня бывали приступы, я почти не работал, мама болела. А Римма даже не обиделась, она все поняла, очень умная и тонко чувствующая была девочка. Она нас очень жалела. Помогала нам, чем могла. А когда умерла мама, переехала ко мне. Ей было очень непросто со мной. Но она держалась, видно, ей, как и мне, не хватало тепла, любви и защищенности. Я не мог ей всего этого дать, а вот она меня, можно сказать, спасла. Когда Римма поступила в университет, мы оба решили, что ей будет лучше в общежитии, я уже достаточно окреп, а Римме надо было строить свою жизнь, а не ухаживать за больным родственником. Но она очень часто меня навещала, заботилась. А потом я познакомился со своей второй женой Галиной Петровной. Римма ее сразу приняла. Я очень боялся ревности, но ничего подобного не было. Кстати, Борис, сын жены от первого брака. Его отец погиб в начале сорок пятого, даже не узнал, кто у него родился. Я мальчика усыновил и растил как родного. К сожалению, Борис вырос очень избалованным эгоистом. Мало нас с женой, бабушки с дедушкой, отец жены – профессор почвоведения Петр Федорович Загорский, не слыхали? Очень большая величина в мире науки, а Вера Кондратьевна всю жизнь была домохозяйкой, а тут единственный внук. Несколько лет назад они оба умерли, сперва тесть, потом теща, – печально покачал головой Аристарх Иванович. – Это, кстати, их квартира. Так вот, мало было нас четверых, так еще и Римма нянчилась с ним, как со своим собственным. Подарками заваливала. Когда мы поженились с Галиной, Боре было шесть, а Римме – двадцать. Не знаю, но мне кажется, она и замуж потому не вышла и ребенка не родила, что мы ей собственную семью заменили. Впрочем, замужем она была, но недолго, очень быстро разошлись. Как мне кажется, мужу хотелось, чтобы Римма принадлежала только ему, а она предпочла нас. До сих пор чувствую себя виноватым.
