– Нет, я, конечно, знаю о том, что это такое, художественная литература, и вообще. Но вот, что касается Ермольникова, а тем более Виктора… даже в уме не укладывается, – огорченно тер лоб Пичугин, «пытаясь» осмыслить неожиданное открытие.
– И все же я думаю, вы лукавите. Даже со слов вашей жены, которая действительно ни о чем не догадывалась, выходило, что Виктор Гончаров питает к вам больше, чем просто дружеские чувства или преклонение перед мастером, как она пыталась объяснить ваши сложные взаимоотношения, – внимательно наблюдая за Пичугиным, продолжал нажимать Соболев. – Мне кажется, ваше нежелание признать очевидное объясняется страхом. Вероятно, вы знаете об уголовном наказании, которое предусмотрено советским законом, статьей 121 Уголовного кодекса. Но вас по этой статье никто привлекать не собирается. У меня сложилось твердое убеждение, что ваши разногласия с Гончаровым возникли именно от того, что вы не разделили его чувств.
На лице Пичугина отражалась нешуточная внутренняя борьба. Облегчение на его лице смешивалось с недоверием, желанием выговориться и страхом возможного наказания.
– Смелее, Михаил Андреевич. Виктор Гончаров влюбился в вас? Не так ли?
– Да, – с трудом выдавил из себя Пичугин. – Я не сразу это понял, парень имеет весьма мужественный вид и обычные манеры, к тому же вначале я ему явно не понравился. Он вел себя заносчиво, хамил, опаздывал, но постепенно мне удалось приручить его. Наши отношения наладились, это было важно для плодотворной, результативной работы. Мы даже вроде как подружились. А потом я стал замечать кое-какие странности, это проявлялось в мелочах. Во взглядах, жестах, словах, так вот сразу не объяснишь. Но я насторожился. Потом вспомнил, что познакомился с Гончаровым в мастерской Ермольникова, и тогда уже обо всем догадался, – то и дело нервно дергая головой и потирая руки, рассказывал Пичугин. – В общем, я стал осторожнее. Расстаться с Гончаровым я не мог, у меня был важный заказ для Дома дружбы в Будапеште. Я писал целую серию полотен, Гончаров мне был необходим. Пока шла работа, я всячески избегал прямых объяснений, не хотелось, чтобы Виктор психанул и сбежал, что бы я тогда стал делать?
– Действительно. И поэтому вы до поры до времени подыгрывали Гончарову, давая несбыточную надежду, а когда работа была закончена, просто вышвырнули его вон, как ненужную вещь? – стараясь не проявлять эмоций, проговорил Владимир Александрович.
– Нет, что вы. Мы расстались по-дружески. Точнее, я. Я постарался все ему объяснить, даже французский галстук подарил на прощание, Виктор обожает модные вещи.
– То есть попытались откупиться? – гнул свое Соболев.
– Слушайте, в чем вы меня обвиняете? – не выдержав, вспылил Пичугин. – Кажется, уже разобрались, что к их вертепу я отношения не имею! Вам не понравилось, как черство я с этим сопляком поступил? Ну, извините. Возился с ним, как мог, чтоб нежные чувства не ранить! И вообще. Что, мы тут с вами разбираем мой моральный облик или вы все же расследуете ограбление нашей квартиры? Между прочим, похищены ценные полотна, национальное достояние, можно сказать! А вы, простите, роетесь в чужом грязном белье! – Теперь в облике Пичугина не осталось ничего приторно жеманного. Он был зол, резок и таким даже больше нравился Соболеву.
– Расследуем, безусловно, ограбление, но это, как вы выразились, грязное белье имеет к ограблению прямое отношение. Скажите, после вашего разрыва с Гончаровым Ермольников приходил к вам выяснять отношения?
– Да. Вы что же, считаете, что это он? – все еще резко, с сердитой насмешкой спросил Пичугин.
– Следствие еще идет, и кто виноват, нам еще предстоит установить. А пока я попрошу вас честно и прямо отвечать на мои вопросы.
– Хорошо. Да, Ермольников пришел ко мне весь взъерошенный, пытался скандалить, я, признаться, так и не понял, чего именно он хотел. То ли чтобы я закрутил роман с Гончаровым, то ли чтобы оставил его в покое. Ну, так я и без того ему не докучал. Ермольников скандалил, выкрикивал какие-то угрозы, оскорбления, в общем, я его выгнал. Витька после этого еще пару раз подкарауливал меня возле мастерской, но я его попытки наладить отношения не поощрял, и он отстал. Это все, – нервно закончил Пичугин. – Послушайте, но вы же не можете всерьез подозревать этих двоих? Ей-богу, это смешно! Виктор обыкновенный пижон, испорченный мальчишка. Приехал из провинции, приоделся, нахватался чужих мыслей и мнений, познакомился с известными людьми и возомнил о себе невесть что. И потом одно дело закатить истерику, а другое – грабить квартиры, – фыркнул презрительно Пичугин. – Да, и Ермольников тоже. Покричать, пошуметь… Да он даже ударить меня не смог бы. А тут такое дело!
– Я не говорю, что Ермольников лично грабил вашу квартиру. Замки на двери вскрыты профессионалом. Но вот в порыве гнева, обиды, жажды мести он мог связаться не с теми людьми и, так сказать, поспособствовать ограблению. Вот скажите, Гончаров бывал у вас в квартире? – снова перешел к конкретике Владимир Александрович.
– Да, раза два был.
– Расскажите.
– Ну, это было еще в середине наших отношений. До наступления, так сказать, кризиса, – неохотно приступил к рассказу Пичугин. – В этот день у отца было заседание кафедры, он плохо себя чувствовал и попросил меня забрать его из Академии, у Виктора в это время заканчивались лекции, я захватил и его. Мы собирались поработать в этот день. Мы с отцом собирались пообедать, ну, и не оставлять же парня в машине, пригласил его к нам на обед.
– Любовь Георгиевна была дома?
– Нет. Она была на работе. Была мама дома, – удивленно поднял глаза на следователя Пичугин.
– Хорошо. Дальше.
– Ну, дальше, пока разогревался обед, мы с отцом переодевались, а мама занимала Виктора в гостиной.
– И, разумеется, познакомила его с коллекцией?
– Я думаю, это простительно. Мама очень гордится нашей семьей, она рассказала Виктору о роде Пичугиных и показала ему коллекцию. Потом мы вместе пообедали, и мы с Виктором уехали.
– А второй раз?
– Это было позже. После работы я собирался познакомить Виктора с одним человеком, но мне надо было заскочить домой, мы вместе поднялись. Виктор подождал меня минут пятнадцать в гостиной, а потом мы уехали. Дома, кроме нас, никого не было, – предупреждая вопрос следователя, сообщил Пичугин.
– Ну а Ермольников?
– Да, бывал. Не припомню, когда именно, но бывал. Может, в праздники, может, так заезжал. Мы давно знакомы, хоть близко и не общались, но он определенно бывал у нас.
– И тоже видел коллекцию?
– Ну, разумеется. Он же художник, а коллекция у нас, не постесняюсь этого слова, выдающаяся, естественно, он не мог остаться равнодушным.
– Да. Не мог. Что ж, Михаил Андреевич, давайте пропуск. И на будущее советую вам быть внимательнее к людям, с которыми вас сводит судьба, особенно к их чувствам, – не удержался от напутствия Соболев.
