Нет, разумеется, не сама, а подрядила кого-нибудь. Судя по всему, связи у нее самые обширные.
Следующий, с кем Никита смог договориться о встрече, был Василий Царь-Пушкин.
Гражданин Царь-Пушкин проживал на проспекте Ветеранов в типовой трехкомнатной хрущевке, с женой, тещей и двумя взрослыми отпрысками. Жилось ему, очевидно, непросто.
Прихожая семейства была похожа на склад всякой рухляди, она была плотно заставлена мольбертами, холстами, старыми стульями, из кучи тюков торчали лыжи, за гвозди и крючки были зацеплены кое-как сумки, плащи, пальто и старая шуба. И еще куча какого-то хлама. С кухни доносился запах жареной рыбы, в ванне шумела вода, в комнате орал телевизор, на диване перед ним лежал длинный спортивного сложения парень в наушниках и, закинув ноги на стену, рылся в планшете.
– Сюда идите, – вяло пригласил Василий Потапович Царь-Пушкин, маленький, щупленький, заросший седой неряшливой щетиной, в старой, покрытой пятнами и дырами футболке. Вид он производил на удивление жалкий, совершенно не сочетающийся с его вычурной фамилией.
– Садитесь, – предложил хозяин, входя в маленькую тесную комнату.
Мебели здесь было маловато. Диван, старый письменный стол, стул, зеркало над столом и узкий высокий шкаф.
– Это комната дочери, она сейчас в институте, – пояснил Василий Потапович. – Слушаю вас.
– Вы знакомы с Николаем Пичугиным?
– Не близко, а что? Он вам посоветовал ко мне обратиться? – оживился хозяин.
– Нет, обратился я по собственной инициативе. Оперуполномоченный Борисов, следственный отдел, – запоздало представился Никита, впрочем, никто его прежде ни о чем и не спрашивал, открыли дверь, пригласили войти. Странные люди.
– А что вам нужно?
– Мы расследуем убийство Михаила Андреевича Пичугина. Его вы тоже знали?
– Да, учился у него когда-то, – безучастно пояснил Царь-Пушкин. – И что, давно его убили?
– В этот понедельник, – внимательно глядя на художника, проговорил Никита.
– Надо же, не знал. А от меня что надо?
– Вы видели в понедельник Николая Пичугина?
– В понедельник? Пичугина? Вроде да, – шевеля неопрятные, свалявшиеся волосы, проговорил Василий Потапович. – Кажется, это было в галерее. Я приезжал за деньгами, там уже был народ, посидели, поговорили, кофе выпили. Пичугин тоже заезжал.
– А ему что было нужно в галерее?
– Не знаю. Кажется, работу привозил, но Алла ее неохотно взяла, хотя он ей и цветы и бутылку привез в подарок.
– Какую бутылку?
– Не знаю. Красивую, большую. Может, коньяк, может, ликер?
– А почему Алла не хотела брать его работу? У них плохие отношения?
– Нет, что вы. Хорошие. Они еще с Академии дружат. Даже встречались когда-то.
– А почему же она тогда не хотела брать? – с искренним интересом слушал художника Никита.
– Ну, понимаете, как бы это сказать, Коля – он замечательный художник. Работяга, умница, техника прекрасная. Но ему, как бы это сказать, немного не хватает искры, что ли, вдохновения? Он прекрасный теоретик, но в его работах… – проявил неожиданную тактичность и доброту Василий Потапович, подбирая, возможно, мягкую формулировку, дабы обозначить бездарность коллеги. – В общем, они отчего-то не очень хорошо продаются. Зато Николай Михайлович очень востребован в масштабных работах, часто разрабатывает концепции праздничного убранства для города. И потом он талантливый педагог.
Никита во все глаза смотрел на этого прекраснодушного неудачника и чувствовал, как в нем возрождается вера в человечество. Существуют еще доброта, честность, бескорыстная любовь к ближнему и сострадание, пока живы такие вот Василии Потаповичи Царь-Пушкины. И странная напыщенная фамилия теперь уже не казалась Никите столь неуместной. Она прекрасно подходила к большой и светлой душе маленького, скромного художника.
Но при всей симпатии к Василию Потаповичу, Никита просто обязан был задать ему следующий вопрос:
– Что вы делали в ночь со вторника на среду?
– Дома спал. Не те уже мои годы, чтобы с девушками по бульварам белыми ночами гулять, – со светлой грустью проговорил художник.
К художнику Постникову Никита ехал в светлом лирическом настроении, любя весь мир, прощая хамов, не желавших пропустить его в свой ряд, наглецов, подрезавших его перед самым капотом машины, упертых баранов, встававших ему сзади на бампер, и прочих собратьев-автомобилистов, встречавшихся на пути.
– Добрый день, Александр Максимович, – дружески приветствовал Никита упитанного, холеного господина в модном льняном костюме и при галстуке. – Вы позволите?
– Куда же от вас денешься, – ворчливо приветствовал его Постников, отступая в сторону. – В гостиную проходите, это направо.
Держался Постников этаким барином, вальяжный с несколько развязными манерами.
– Добрый день, – выглянула в коридор из кухни миловидная шатенка с короткой стрижкой и прекрасно сохранившейся фигурой.
– Маша, это из следственного отдела, по делу, – сухо объяснил ей визит незнакомца Постников.
– Мария Владимировна, – представилась Постникова, протягивая руку. – Кофе хотите?
Никита посмотрел на нее благодарным взглядом и уже намеревался согласиться вопреки обыкновению, но Постников супругу осадил:
– Маша, какое кофе? Это товарищ из полиции, по делу.
– Извините, – смутилась шатенка и исчезла в глубине квартиры.
Никита огорчился и с укоризной взглянул на Постникова. Но тот уже топал в гостиную, не глядя на гостя.
– Садитесь. Так чем обязан? – постукивая пальцами по подлокотнику кресла, нетерпеливо спросил Постников.
Никита взглянул на него внимательнее и невольно заметил обрюзгшие щеки, мешки под глазами, красноватые жилки в глазах и плотно сжатые, искривленные презрением тонкие губы. Постников был неприятен.
– Вам известно об убийстве Михаила Андреевича Пичугина?
– Да, слышал в Академии.
– В понедельник днем вы встречались с Николаем Пичугиным в галерее, и он рассказывал всем о своей поездке на дачу.
– Что-то припоминаю, – дернул неопределенно плечом Постников.
– Что вы делали ночью со вторника на среду?
– Вы что, меня подозреваете в убийстве? – возмущенно воскликнул Постников, и лицо его мгновенно залилось нездоровой краснотой.
– Не подозреваю, а проверяю алиби у всех по списку, кто знал о поездке Пичугиных на дачу.
– Ну, так тогда надо и остальных допросить, Крымчинского, Ежухина… И вообще, при чем тут дача? Его что, на даче убили?
– А вот это уже вас не касается, – осек его Никита, в душе которого уже испарились и любовь к ближнему, и светлая умиротворенность. – Так где вы были в ночь со вторника на среду и с кем?
