– А? Кто? Он? Ходит по городу в праздничные и в базарные дни и устраивает представления. Дон Мемория или мистер Мемори.
Потом мужчина в фартуке повернулся к нему, продолжавшему громкие бунтарские речи, и яростно рявкнул на первом или альтернативном языке острова:
– Chijude bucca, stujlt!
[50]
– Объясните также необъяснимое исчезновение редактора «Стейла дТренсийта» после выхода весьма деликатно отредактированной передовицы.
– Какие представления? – спросил я.
– Всем отвечает. Todij cwijstijoni.
[51]
Заткни свою жирную грязную пасть, провокатор. Или я вызову polijts.
– А то, что начальник полиции когда-то был мальчиком при его превосходительстве, подставлял ему задницу, это чистое совпадение?
– Tacija!
[52]
Хватит! Вышвырните этого idijuta!
Мне показалось, будто, повернувшись от стойки, осматривая возмущенные лица, я увидал заглянувшую с солнца усмехавшуюся физиономию Ченделера и суровую Аспенуолла. Их было видно примерно секунду. В голове у меня вновь пульсировала боль. Потом на том месте встал, уже надолго, узнаваемый силуэт закона в рамке дверей на пороге, – тропический закон в накрахмаленных шортах, в рубашке с короткими рукавами; форма подчеркивала гибкость худого тела, обученного насилию. Кобура, руки в боки. Присутствовавшие, кроме Дона Мемории, умолкали, как будто серьезно слушали музыку.
– Спросите меня кто-нибудь, задайте вопрос, подобающий тошнотворному времени и прокаженному государству, где мы живем.
В ответ раздалось испуганное шиканье. Я поспешил вставить что-нибудь успокоительное:
– Чьим отцом было короткое яблочко?
– А? А, а? Если яблочко сорта пепин, то пепин – это Пипин Короткий, король франков, отец Шарлеманя. Семьсот четырнадцатый – семьсот шестьдесят восьмой, если вам нужны даты. Но такие вопросы бессмысленны в столь ужасные времена, как как как…
Я видел: он вглядывается в меня одним глазом, гадая, кто и что я такое, черт побери; густые грязно-седые волосы, тройной трясущийся подбородок. Силуэт в дверях шагнул внутрь в тяжелых ботинках, начали вырисовываться черты полицейского, словно в ванночке с проявителем.
– Давайте-ка еще послушаем про ужасные времена, – предложил полицейский.
– Жестокий лакей государства, президентский кулак, как сейчас там, в мире подкупа?
Я решил лучше уйти. Пока полицейского не интересовало мое задержание. Я обратился к жевавшему старику, перед которым па жирной бумаге лежало крошево из хлеба и свиного студня:
– Где он работает? Ну, вы поняли кто.
– На Дагобер-плейс, где ярмарка, – сообщил мужчина помоложе с дергавшейся левой рукой.
Полицейский уже более-менее поднял на ноги Дона Меморию, взяв одной рукой за воротник, а другой за штаны на заднице. Я вышел, слыша:
– Вернешься в участок, спроси, что там сделали с Губбио, с Витториии и Серано Старки. Кровавые репрессии, гвозди загоняют под ногти…
Потом я оказался на улице, щуря па солнце слепое лицо. Дагобер-плейс? Мне ткнул в нужную сторону пальцем или даже указал направление рьяный жандарм па посту у семафора. Услужливый народ, проявляющий массу энергии. Я пошел по булыжному переулку с закрытой газетной лавкой, свернул на улицу, где какие-то мужчины с песней сыпали зерна тмина на караваи, которые другие мужчины смазывали яичным белком; потом вышел на удлиненную пьяццу с двумя игравшими барочными фонтанами (каменные мышцы корчились, рты адски разевались, хватая в танталовых муках воду) и раскинутыми на время ярмарки прилавками. Продавались обычные вещи – детская одежда по сниженным ценам, футбольные бутсы, сласти; были тут наперсточники попытай-счастья и тиры. Веселые люди почти все смеялись в лицо зазывалам, прохаживались, облизывая конусы мороженого. Я высмотрел довольно тихий уголок и занял его. Требовалось нечто вроде платформы, поэтому я в немом представлении, ибо зазывала говорил исключительно по-каститски, выпросил взаймы три-четыре пустых крепких ящика из-под «Коко-кохо» (не такой уже новинки: напиток пришел на Карибы). И, поднявшись па свой постамент, объявил:
– Перед вами мистер Мемори-младший! Любые вопросы! Любыелюбыелюбые вопросы!
Робко хихикавшая россыпь юнцов вскоре оказалась со мной, и все-таки не со мной; они вполне могли быть как тут, так и в любом другом месте; ни один не смотрел мне в глаза, не бросал вызов. Потом мужчина средних лет, не совсем трезвый, крикнул издалека:
– Как сделать, чтоб жена меня не изводила?
– Закройте ей рот поцелуями, – крикнул я в ответ. – Утомите любовью.
Раздался смех. Толпа уплотнилась. Школьник попробовал что-то спросить, остальные не расслышали. Я крикнул:
– Юный джентльмен спрашивает, когда телевидение появилось. Если он имеет в виду первую общедоступную передачу, ответ – тринадцатого июля тридцатого года в Англии, благодаря системе Бэрда.
На самом деле мальчишка спрашивал дату открытия в Солсбери межрасового Университетского колледжа, но я не знал ответа. Приободрившись теперь, громкоголосые члены толпы предлагали вопросы: первое сообщение Морзе? (24 мая 1844 года); эвакуация из Дюнкерка? (3 июня 1940 года, в годовщину смерти Гарвея, описавшего систему кровообращения); древнее название столицы Болгарии? (Сердика, Триадица для византийских греков); двенадцатая годовщина женитьбы? (шелковая и льняная); краткая биография Че Гевары? (родился в Аргентине, сражался на Кубе, стал революционером в Гватемале); коктейль «Полуденная Смерть»? (шампанское и перно, хорошо охлажденные); рекорд по выпитому пиву? (Огюст Маффре, француз, 24 пииты за 52 минуты); 8 по Бофорту?
[53]
(свежий ветер: ломает ветви деревьев; идти трудно); кто сказал, что англичане считают цивилизацией мыло? (немецкий философ Трейчке); артемизия? (полынь или старик); гуанако? (крупный вид ламы, использующийся как вьючное животное); международный генри?
[54]
(= 1,00049 абсолютного генри); как понимать трипаносомоз? (заражение трипаносомами или Байер-205); как отчистить сажу и копоть? (попробуйте тетрахлорид углерода); второе имя Эдит Ситуэлл?
[55]
(Луиза); победитель дерби 1958 года? (Крепкий Орешек, жокей К. Смирк).
Возможно, конечно, фактически задавались не эти вопросы, но вопросов было безусловно много, причем спрашивавший на каждый, как правило, знал ответ, поэтому и спрашивал. Я показывал около восьмидесяти процентов. А потом, к моему беспокойству, вопросы стали превращаться в загадки. Хихикавшая пухлая привлекательная молодая матрона спросила:
