Когда Редж пришел в себя, он обнаружил, что на судах британского торгового флота вместо карцера имеется камера для буйнопомешанных с обитыми матрасами стенами. Голова, на которой он нащупал несколько кровавых шишек, раскалывалась. Уголком еле теплившегося сознания Редж понял, что сходит с ума.
Если бы это был роман, а не хроника реальных событий, я бы с удовольствием поместил на то же судно брата Реджа, Дэна: бородатый, как патриарх, в сношенной обуви, он дожидался родного корабля на ступенях одесской лестницы, готовый даже без советского оркестра отправиться в долгое путешествие домой. Однако Дэн с его поредевшей группой добрались лишь до Украины. Здесь начиналась весна, а люди говорили на языке, который Дэн едва разбирал. Пройдет немало времени, прежде чем он с его бывшими солагерниками, но без полковника Хебблтуэйта, станут ломать голову, почему над ними так низко кружится самолет и отчего британский – без всякого сомнения – корабль не торопится принять их на борт.
Капитан Айзенауг, психиатр Королевского военно-медицинского корпуса, вывел Реджа, одетого в синюю больничную пижаму, на прогулку. В парке Крэнфорд-лоджа, неподалеку от Солсбери, цвели бледные нарциссы.
– Поглядите, – говорил доктор, – этот мир состоит не только из ужасов и убийств. Послушайте, как чудно щебечут птицы.
Его фиалковые, мечтательные глаза никак не соответствовали фамилии.
[60]
Говорил он с легким тевтонским акцентом, четко, словно оперный певец, артикулируя окончания. Вену покинул почти одновременно с Зигмундом Фрейдом, хотя не был евреем, но не одобрял арийские методы психиатрии, которые разработал брат рейхсмаршала Геринга. Айзенауг не являлся последователем Юнга, но и не во всем соглашался с Фрейдом, несмотря на то, что последний лично поручился в профессиональной честности и аполитичности доктора при получении им британского подданства. Этот немец добровольно пошел служить в британскую армию и начинал как врач-терапевт в чине лейтенанта, а когда британские военные эскулапы с неохотой, но все-таки признали существование души в смысле, отличном от того, что имели в виду армейские капелланы, он получил возможность заняться своей темой – эклектической психиатрией. По его мнению, проблема Реджа не имела отношения к Эдипову комплексу. Если Редж и хотел убить Уинстона Черчилля и Энтони Идена, то не потому, что испытывал к ним сыновью ненависть. К Реджу, которого понизили до сержанта, он не обращался по званию, а называл его Реджинальд и просил говорить ему «доктор», а не «сэр».
– Итак, вы видели тот же самый сон, только ярче и отчетливее? – спросил доктор.
– Скорее это был не сон, а попытка вообразить желаемое.
– Вам никогда не удастся осуществить свой план, Реджинальд.
– Я представлюсь сотрудником фирмы «Винзор и Ньютон». Продаю акварельные краски. Скажем, старый боров кормит в саду своих золотых рыбок, а я спокойно подхожу и вонзаю нож в его заплывшую жиром спину.
– Это – месть.
– Да, месть.
– Месть – это только идея. В реальной жизни ей нет места. Так считают христиане, хотя вы, вероятно, иного мнения. «Мне отмщение, и аз воздам», – говорит Бог. Вам, должно быть, известно, что того, кто мстит, ожидают вечные муки в аду. Конечно, такого места, как ад, не существует, но это верный образ возмездия нравственного. Злодей должен осознать свое злодеяние. Если он не способен на это, ничто его не спасет, а его физическое уничтожение никому не принесет пользы. Государство мстит преступникам. Они отвечают тем же. Бесконечное мщение – это замкнутый круг. Вы исполнены ненависти, Реджинальд.
– Да, ненавижу, и ненавижу все больше и больше.
– Я хотел бы, чтобы вы задумались, возможно ли действительно ненавидеть или любить нечто, оставшееся в прошлом? Можно ли, скажем, любить женщину, которая умерла? Оправданна ли ненависть к гунну Аттиле?
– Безусловно, оправданна, если взять его нынешнее обличье. Сталин, например. Ненавижу Сталина.
– И поэтому вы хотите его убить?
– Конечно. Но до него мне не добраться. А вот до Уинстона Черчилля и Энтони Идена я скоро доберусь.
– Пользы от этого не будет. Вы вправе предать гласности их преступления, хотя даже преступление может быть истолковано как проявление доброй воли. Положим, они заблуждались, отправляя русских на родину, которая обрекла их на верную смерть, но это был единственный способ вернуть на родину наших пленных. Забота о благополучии и безопасности британских подданных сама по себе не является преступной, равно как и передача русских Советскому Союзу. Поймите наконец, русские – наши союзники, а Сталин – руководитель дружественной нам страны.
– У тех, кто поступает по справедливости, друзей не бывает.
– Вы в самом деле так считаете? Полагаете, что вы и есть воплощенная справедливость? Неужели вам до сих пор не ясно, что такая позиция граничит с паранойей?
– Ясно. Я сумасшедший, и поэтому я здесь.
– Вы не сумасшедший. У вас нервный срыв. Здесь вы не по вашей вине. Вы поправляетесь. Никто не привязывает вас к койке и не кормит с ложечки. У вас хороший аппетит, и спите вы спокойно.
– Я сплю долго, но вовсе не спокойно. Кошмары замучили.
– Ночной кошмар – своего рода предохранительный клапан. Ночные кошмары бывают у всех. Война в Европе окончена, а кошмары еще долго будут нас пре следовать. По-немецки ночные кошмары называются Alpdrücken. Вам снится, что на вашу голову низвергаются Альпы. Вы просыпаетесь в холодном поту и удивляетесь изощренности человеческого мозга, терзающего нас, когда мы совершенно беззащитны. Но это – природа, воевать с ней бесполезно. Даже кошки и собаки вздрагивают во сне от ночных кошмаров. Ничего не поделаешь, с кошмарами надо уживаться.
– Значит, вы советуете мне уживаться с этим прогнившим насквозь миром? И как только я стану равнодушен к несправедливости, я сойду за нормального?
– Отчего же? Беспокоиться нужно, и пытаться изменить этот мир нужно, но только не с помощью мести. Куда разумнее преодолеть желание мстить, перенести эту энергию на что-то другое. У нас, в немецком, есть слово Demütigung.
[61]
Обычно оно переводится как «унижение», но в немецком унижение, то есть снижение в степени уважения, обозначается глаголом erniedrigen. Представьте себе маршала Сталина, с которого насильно стащили китель и голого, с толстым брюхом и сморщенным от страха пенисом выставили напоказ на Красной площади, и вы поймете, что значит Demütigung. Вот если бы вы похитили у него нечто очень дорогое его сердцу, то это было бы для него erniedrigen. Союзники были правы, когда стали изображать Адольфа Гитлера на карикатурах.
– Чтобы легче было закрыть глаза на его злодеяния.
– Будьте справедливы. Разве его злодеяния не представлены всему миру?
– С некоторым опозданием, когда уже ничего не изменить. – Редж вдруг застонал. – Когда вы выпустите меня отсюда?
