Во двор фермы согнали почти весь батальон. На холодной земле долго не пролежишь, и, чтобы согреться, люди встали, принялись притопывать, тузить друг друга. Когда наконец рассвело, под охраной двух немцев с автоматами двое других втащили на двор полевую кухню. Всем плеснули в котелки горячей баланды с ошметками картошки и капусты и выдали по куску непривычного для британцев черного хлеба. Сержант Маш Нотт велел оправиться, побриться и вообще привести себя в порядок перед долгим маршем.
– А куда нас погонят, сэр?
– В вечный город, под папское благословение. Не унывай, братва, пойдем с песней, покажем, маму их за ногу вместе с папой, кто мы такие.
Майор Коббетт построил батальон. Остатки гвардейцев и кентцев пошли впереди. Майор Коббетт объявил, что командир вместе с адъютантом в плену, как и многие другие старшие офицеры, но никто не должен стыдиться поражения и плена, война есть война. Он отдал честь немецкому офицеру, после чего раздалась команда «Напра-во! Шагом марш!». Они вяло затянули «Твой, пока светят звезды» и пошли в ногу. Их нестройное пение заглушала жизнеутверждающая «Лили Марлен» немецкого конвоя. День выдался сухой и холодный. Рядовой Джонс оказался бок о бок с рядовым Шоукроссом, бывшим школьным учителем, который рассказывал о неведомых Дэну исторических походах, о том, что по этой самой дороге когда-то с триумфом римские легионы возвращались из очередного похода, но сначала они высаживались у древнего Неаполиса. Теперь их потомки, старики крестьяне, сходили на обочину, уступая дорогу поверженным освободителям. Некоторые пленные кричали им: «Не унывай, дедуля, недолго терпеть осталось». Раз в час с немецкой пунктуальностью им давался пятиминутный привал, но до самого Кастель-Гандольфо их не кормили. Всезнайка Шоукросс сказал, что там, где среди холмов виднеется большое озеро и башни, за железными воротами находится летняя резиденция Папы. Когда колонна проходила мимо озера, Дэн не вспомнил о рыбе – его поразила куча оборванных пленных янки под дулами немецких винтовок и автоматов. Они попали в плен у Чистерны и Веллетри. Те, кто пытался бежать вплавь через Альбанское озеро, были расстреляны. Немцы разгружали захваченную у американцев провизию – тушенку, галеты, сигареты «Лаки страйк» и «Честерфилд» – и бросали пленным.
Соединившись в плену, союзники устроились на ночлег, сбившись в тесную кучу, чтоб согреться, но это не помогало. Время от времени между ними вспыхивали драки. «Это вы, пидоры, просвистели свои позиции». – «Ах ты, скотина американская! Этот вшивый янки смеет еще что-то вякать!» Охранники-немцы весело взирали на эту междоусобицу, подтверждавшую заверения их пропаганды, что противник полностью деморализован. На рассвете пленных погнали дальше.
У южных предместий Рима к ним присоединили еще четыреста пленных британцев, янки и хмурых смуглых алжирцев, попавших в плен при «штурме необоримой линии Густава». Уже стемнело, когда они вошли в Рим через ворота Святого Себастьяна, и наступил комендантский час. Под ущербной луной можно было разглядеть термы Каракаллы.
– Господи, – крикнул один остряк, когда их остановили возле Колизея и прикладами загнали внутрь, – никак, они нас львам скормить хотят.
Шоукросс бубнил что-то о викторианском героизме и смерти от римской лихорадки, наблюдая, как те, кто мог, испражнялись среди древних руин за амфитеатром. Большинство по-прежнему мучилось запором. Один янки, совсем мальчик, плакал, вспоминая мамочку-товарищи пытались его утешить. Наутро, закоченевших и растрепанных, их погнали дальше на север по Виа Национале. Римляне провожали пленных грустными взглядами, молча, опасаясь выражать сочувствие к ним или радость по случаю высадки союзников. Хотя нашелся молодой человек в одежде священника, не побоявшийся благословить их. Коротышка, похожий на дворника, попытался угостить Фреда Слэйда сигаретой. Охранник-немец отшвырнул его прикладом винтовки. Нарушив строй, Дэн Джонс, Фред Слэйд и Джек Протеро бросились на этого выродка, но тут же были водворены обратно жестокими ударами в спину.
– Запевай, ребята, – крикнул кто-то, но никто не знал, что петь.
Их учили песням о том, как бить врага и одолеть силы зла, а других песен петь не хотелось, но потом какая-то группка завела на мотив «Полковник Боги» грязные частушки, не сулившие фрицам ничего хорошего, – благо те не понимали слов. Под эти частушки они вошли на Термини, центральный римский вокзал. Сопровождаемые монахиней школьники в синей форме смеялись, тыча в них пальцами.
– Со всех сторон – одно дерьмо, жаль, что я не гриб, какая почва пропадает, – сказал Протеро.
Их загнали в зал ожидания. Римские граждане были поглощены мирными заботами. В киоске торговали газетами. На стенах висели рекламы святой воды и сигарет «Национале», правда плакат, гласивший «Муссолини всегда прав», был перечеркнут.
– На каникулы едем, не иначе, – мрачно заметил колизейский остряк. – Мамочки, а я лопатку и ведерко потерял!
Их провели под узорной железной аркой на длинный перрон, который подметали туповатые на вид, одетые в синее люди.
На платформе под охраной двоих юных немцев с винтовками стояло множество пронумерованных ящиков. Тем не менее какой-то американец в очках, с двумя серебряными галунами на рукаве, решился подойти и рассмотреть груз поближе. «Награбленные трофеи», – презрительно заключил он и запустил руку в один из ящиков. Его отпихнули прикладом, в ответ янки проорал что-то по-немецки. Немецкий офицер в начищенных до блеска сапогах и безупречной шинели вежливо сделал замечание охраннику за неподобающее обращение с пленными, а затем на отличном английском обратился к американцу:
– Позвольте мне удовлетворить ваше любопытство. В этих ящиках находятся сокровища бенедиктинского монастыря Монте-Кассино. По настоянию аббата они отправляются на хранение в Рейх. Вам оказана высокая честь проследовать с ними в одном составе. Прискорбно, что варварский международный иудо-большевизм руками англосаксов пытается разрушить древнейший центр христианской культуры. Как видите, ваше путешествие на восток пройдет в приятном соседстве, не лишенном святости. Желаю вам Gute Reise.
[40]
И он гордо прошествовал дальше в сопровождении фельдфебеля. Американец бросил ему вслед что-то про Arsch
[41]
Адольфа Гитлера. Туг подошел длинный итальянский состав. Лишь только он остановился, американский капрал выкрикнул:
– А ну, ребята! – и прыгнул на рельсы, за ним еще четверо или пятеро солдат прошмыгнули между вагонами и выскочили по другую сторону от поезда, но пули охранников тотчас настигли беглецов.
– Все по вагонам, – крикнул офицер-американец. – Чатгануга моя, чух-чух. Чур в дороге не бузить.
Если он и не был родом из Чаттануги, все равно был прав.
При известии о высадке союзников в Нормандии в Гибралтарском гарнизоне стало неспокойно. Все понимали, что война кончается, пора подумать о будущем. В Инженерном клубе не угасали ежевечерние политические дебаты, организованные «Литературно-дискуссионным обществом Гибралтара». Валлийские сепаратисты, или «Сыны Артура», пользовались правом высказываться наравне с коммунистами, либералами и сварливыми фанатиками «Партии Содружества». Консерваторы, не считая полевых офицеров, в спорах не участвовали.
