Я протянул Беатрикс еще одну сигарету и сказал, что зажигалку она может оставить себе, на память. Она не пожелала. К концу вечера мы все более или менее сошлись на том, что от многообразия страна только выиграет, а перед самым уходом Беатрикс пригласила меня к себе в Расхолм, через педелю в это же время. Я был ею избран, отчего моя обрезанная плоть съежилась от страха.
Мы с сестрой жили у тетки Беренис в ее новеньком особняке на Дикинсон-роуд. Будучи вдовой нашего дяди Бена, она не приходилась нам кровной родней и была родом из Франции. Дядя Бен сколотил состояние на экспорте соусов во Францию и познакомился со своей будущей женой в Париже. Тетушка Беренис способствовала популяризации французской кухни в Манчестере, еженедельно печатая колонку кулинарных рецептов в «Манчестерских вечерних новостях». Она бывала в «Трианоне», но находила тамошнюю кухню немного азиатской. После смерти мужа она активно играла на бирже, откладывая проценты, как евреи, предчувствовавшие День гнева. Подтянутая, элегантная и очень экономная особа, она всегда скупилась, выделяя нам с сестрой деньги на карманные расходы. Родители наши были за границей, но уже не в Палестине. Отец работал в Венесуэле, строил стальной мост через Ориноко. Он присылал немало денег, но тетушка Беренис считала, что сорить ими грех, поэтому большую часть относила в банк на наши с сестрой счета. Кормила она нас не обильно, но изысканно, так что мы всегда вытирали хлебом с тарелок ее французские соусы. Не насытившись, мы отводили душу в студенческой столовой. Сестра моя, годом старше меня, довольно миловидная, с прямым носом и бархатной кожей, училась в Манчестерском королевском музыкальном колледже, но о ней я расскажу позже. Я гадал, как выпросить у тетушки карманные деньги за следующий месяц, чтобы купить презервативы. Найти их можно было в магазине на Оксфорд-стрит, где в витрине были выставлены книги Аристотеля. Седая продавщица, заворачивая покупку, заметила, что в субботу обещают дождь.
Чай, которым угостила меня Беатрикс Джонс, оказался вполне в стиле моей тетушки, если бы та придерживалась традиции английского файф-о-клока. Угощенье состояло из черного хлеба, тонко намазанного маслом, и пресных сухариков. Чай был крепкий, сахара она не предложила. По окончании этой скромной трапезы она велела мне раздеться донага. Я был огорошен, но с дрожью подчинился. Она осмотрела мою обильную растительность и следы обрезания с интересом профессионального хирурга, отмегая любые религиозные или фольклорные аллюзии, и с удовлетворением отметила отсутствие каких-либо изъянов, за исключением родимого пятна размером с финик на левой ключице. Одобрительно кивнув, она стянула с себя красное шелковое платье. Под ним больше ничего не оказалось, только ее тело, изумительную красоту которого подчеркивал пышный золотой треугольник. Мы занимались любовью прямо на ковре перед горевшим по случаю прохладного осеннего вечера газовым камином. Несмотря на душивший меня страх, я оказался не столь уж робким любовником – помог некоторый опыт, обретенный мною в странах, где женщины созревают рано и сходятся с мужчинами легко. Тем не менее инициатива полностью принадлежала Беатрикс, она взирала на меня сверху, как хозяйка положения. Интересовало ее только собственное удовольствие. Я обливался потом, она – нет. Дойдя до пика удовлетворения, она запрокинула голову и пропела короткую торжествующую песнь.
– Я люблю тебя, – сказал я, как любой нормальный мужчина в такой ситуации, на что получил ненормальный ответ:
– Бред.
Но я действительно любил ее, лаская шелк ее прекрасного тела, ее крепкие груди, золото волос на лобке.
– Прости меня, я забыл, я не ожидал, – соврал я, вспомнив, что даже не успел воспользоваться презервативом.
– Не волнуйся, я обо всем позаботилась, – спокойно ответила она.
Беатрикс всегда стремилась полностью контролировать ситуацию. Сколько мужчин было у нее до меня? Я не спрашивал. Она была на целых два года старше меня, зрелая женщина.
Мы лежали на ковре, обнаженные, глядя, как осенний ветер срывает последние листья с разросшегося под окном каштана. Я осматривал небогатую обстановку ее комнаты, английские и русские книги на полках и надписанную фотографию профессора Л.Б.Намьера на стене. У профессора была надутая жабья физиономия. Беатрикс предстояло последовать за ним в Министерство иностранных дел, официально в роли секретаря, на самом же деле – первого помощника. Я вдруг спохватился:
– Кошмар! Мне нужно идти.
– При чем здесь кошмар?
Действительно, слово прозвучало неуместно, оно сгодилось бы при упоминании о теракте.
– Понимаешь, мне ужасно хочется остаться, но я должен успеть на концерт.
– Какой концерт?
– В музыкальном колледже. Моя сестра поет «Flos Campi».
– Что это такое?
– «Полевые цветы», кажется.
– Это я и без тебя понимаю, глупыш. Что это за произведение?
– Ну вот, я же пытаюсь тебе объяснить. Сочинение Воана-Уильямса на тему Соломоновой «Песни Песней» для альта и хора. Попытка переложить на музыку еврейскую чувственность. Музыкальная часть представлена главным образом альтом, но слишком смахивает на английские народные мотивы.
– Твоя сестра поет в хоре?
– Да. И еще она занята в другом произведении, «Рио-Гранде» Константа Ламберта. Кажется, там всего пять инструментов, и она исполняет партию ударных.
– А правда, что все евреи музыкальны?
– По крайней мере, один с идеальным слухом в каждой семье найдется. Не все же евреи торгуют бриллиантами, многие играют на скрипках, а наша Ципа пожелала освоить ударные – очень не по-еврейски, между прочим.
– Как-как ты ее называешь?
– Ципа. Ципора. Так, знаешь ли, жену Моисея звали.
– Да? У нас в семье Библию не читают. Хотя про обрезание я знала и раньше, теоретически.
Если бы она даже смеясь приласкала мой обрезанный член, я бы не обиделся, а обрадовался, но для нее наше соитие – просто очередной опыт, а мое тело – предмет исследования.
– Ее имя и мое обрезание – для нашей семьи скорее исключения. У моей матери время от времени случаются приступы национального самосознания.
– Ты всегда так заумно выражаешься? Иврит, наверное, знаешь. Сколько тебе лет?
– Восемнадцать.
– Господи, я растлила малолетнего.
– На самом деле я старше, чем может показаться. В южных варварских краях люди взрослеют рано. Это касается и Ципы.
– Многообещающая еврейская чувственность, говоришь? Ну что ж, тогда твоя очередь пригласить меня. Только в Манчестере мне все надоело.
– Может быть, как-нибудь и приглашу, – сказал я, строя из себя наглеца.
– Ишь ты, какой самоуверенный.
Один французский сексолог заметил, что мужчины выглядят смешно, когда раздеваются и одеваются, в то время как женщины в эти минуты особенно чарующи. В те годы мужской костюм состоял из множества вещей: подвязки для носков, подтяжки, галстук. Я торопливо напялил на себя все это, чтобы не выглядеть смешным. Она уже оделась и наблюдала за мной.
