— И вот однажды ночью они переехали в далекую страну, и больше о них никто не слышал. Хотя в Австралии есть племя аборигенов, у которых, говорят, самые розовые, самые сладкие губы на континенте.
Я подмигиваю Кейли и встаю, чтобы натянуть одеяло до самого ее хорошенького личика.
— Ты придумала конец наспех, тетя Эви, — говорит она, но улыбается сонной улыбкой. — Я сочиню что-нибудь получше.
Я смеюсь.
— Ладно-ладно, маленький критик. Жду с нетерпением. — Я снова улыбаюсь ей, целую в лоб и иду к двери. — Спокойной ночи, солнышко, — шепчу я, выключая свет.
— Спокойной ночи, тетя Эви, — слышу я, закрывая дверь.
Глава 8
Эви десять, Лео двенадцать
Я направляюсь к столу в кафетерии, за которым мы всегда сидим с Ивой, несу в руках школьный поднос и тут замечаю этого Денни Пауэлла, мальчишку, который никогда не упускает возможности унизить меня. Мой взгляд мечется влево и вправо, ища путь, который позволит мне обойти его. Не выходит. И потом, он заметил меня, и если я повернусь и убегу, будет еще хуже. Остается одно: пройти мимо с высоко поднятой головой, игнорируя его.
Я так поглощена своей задачей — пройти мимо, — что не замечаю, как он вытягивает ногу, и уже готова вздохнуть с облегчением. Держа поднос перед собой, я спотыкаюсь о его ноги, занятые руки сами тянут меня вперед. Я падаю на пол, и все макароны с сыром, тушеная морковь и желе оказываются на моей желтой рубашке с короткими рукавами, а брызги летят на лицо и волосы.
Мое тело переходит в режим выживания: я выпускаю из рук поднос, переворачиваюсь и, словно краб, отползаю назад, подальше от Денни, прямо по пролитой еде. Видя, что он по-прежнему сидит на своем месте и едва сдерживает смех, который уже прячется в его глазах и ухмылке, я медленно поднимаюсь на ноги, чувствуя себя так, как будто существую отдельно от своего тела.
Я вся в потеках расползающейся еды, молоко из порванной картонной коробки растекается лужицей на полу у моих ног. Я словно остекленела, щеки горят, глаза наполняются слезами. Смех Денни уже звучит, теперь к нему присоединяются другие, мои глаза в панике мечутся по лицам. Наконец Денни не выдерживает и громко хохочет. Я про себя отмечаю, что смех у него резкий и визгливый. Несколько человек смотрят на меня с жалостью в глазах, но это еще хуже, поэтому я быстро отворачиваюсь.
Вдруг чья-то рука крепко сжимает мою руку, и я слышу, как мальчишеский голос тихо говорит:
— Пошли, Эви, я провожу тебя, приведешь себя в порядок. — Я смотрю на руку, сжимающую мою, а затем поднимаю глаза, как в замедленной съемке. Это Лео Маккенна, мальчик, который прибыл в мою приемную семью в прошлом месяце. Он учится классом старше, хотя пару недель назад у него был день рождения — ему исполнилось двенадцать. А мне только через три месяца стукнет одиннадцать. Я резко встаю и делаю движение, чтобы переступить через еду у моих ног, но Лео удерживает меня на месте. Взглянув на него, я обнаруживаю, что он задумчиво смотрит на Денни Пауэлла. Денни тоже это замечает и спрашивает:
— Ты-то чего пялишься?
— Так, пытаюсь представить, на что бы ты был похож, останься у тебя в башке только половина мозгов. Может быть, вокруг глаз что-то бы изменилось… трудно сказать. Тут требуется живое воображение.
Денни вскакивает, краснеет, сжимает кулаки:
— Какого…
Тут мы слышим громкий стук каблуков, приближающийся к столовой. Денни застывает на месте.
Лео оглядывает все помещение и говорит:
— Смешно, когда что-то происходит не с тобой, верно? — Он издает возглас отвращения и ведет меня к двери. Директор, миссис Генри, как раз входит в столовую, и Лео говорит: — Эви случайно уронила свой поднос. Я отведу ее в туалет.
— А, хорошо, — говорит она, обеспокоенно взглянув на меня. — Я позову уборщицу, она уберет. Ты в порядке, дорогая? — спрашивает она. Я только киваю, а когда мы уходим, задаюсь вопросом, почему Лео не сказал ей, что во всем виноват Денни. Я слишком смущена, чтобы сказать хоть слово.
Ива бросается за нами в коридор, хватает меня за локоть и шепчет:
— Эви, ты в порядке?
Ива всегда говорит почти шепотом, как будто думает, что, повысь она голос, кому-то станет известно о ее существовании. Я смотрю на нее сверху вниз и успокаивающе улыбаюсь.
Мы оставляем Лео в коридоре и заходим в туалет для девочек. Я как можно тщательнее вытираю рубашку мокрыми бумажными полотенцами и смываю брызги с лица и волос. Затем несколько минут стою перед феном, просушивая рубашку. Глядя в зеркало, я вздыхаю, закусываю губы и несколько минут рассматриваю себя. Вот что все видят: слишком длинная челка, потому что никто не берется регулярно стричь меня, поношенная одежда, которая уже становится слишком тесной, отсутствие бюстгальтера (мне неловко попросить кого-то купить его для меня) и обувь, хлопающая при ходьбе, потому что подошвы отстают.
Я скашиваю глаза влево и вижу, что Ива тоже молча рассматривает меня. Она улыбается своей неподражаемой застенчивой улыбкой и говорит:
— Этот мальчишка в тебя влюблен.
Я поднимаю брови и улыбаюсь в ответ.
— Лео? Да нет, ему просто не нравится Денни Пауэлл.
— Может, и не нравится, но все равно он в тебя влюблен. — Она продолжает улыбаться.
Я усмехаюсь в ответ, беру ее за руку, и мы выходим.
Лео стоит у стены напротив туалета, согнув ногу, опершись ступней о стену и засунув руки в карманы. Звонит звонок, и он с улыбкой говорит:
— Пойдемте, девчонки, я провожу вас в класс.
Потом он сует руку в рюкзак, достает пакетик арахиса, протягивает мне и подмигивает. Это мне вместо обеда.
* * *
После школы я сижу на крыльце своего приемного дома и делаю уроки. По дорожке идет Лео. Я округляю глаза, заметив, что у него подбиты оба глаза, а из рассеченной губы идет кровь.
— О боже. Что стряслось? — шепчу я, вскакивая и бросаясь к нему.
Но он усмехается, и я останавливаюсь, подбочениваюсь и вопросительно смотрю на него.
— Лео, что смешного в том, что тебя избили?
— Да видела бы ты, на кого теперь похож Денни Пауэлл!
— Лео! Он же в два раза крупнее тебя. Он мог вообще тебя убить. Не могу поверить, что ты это сделал. Почему?
Он поджимает губы и смотрит на меня как будто с раздражением.
— Потому что он сам напросился, вот почему.
Я глубоко вздыхаю, протягиваю руку, чтобы коснуться его, но тут же отступаю назад.
— Но твое лицо… Тебе, наверное, больно? — Я морщусь.
