Что напекла жена моя.
Я съесть его уж был готов,
Но испустил он жуткий рев,
Хоть выглядел прия-
Тно. «Стой, не ешь! – он завопил.
И вилку положи на стол,
Желудок ты и так набил!»
Он, блин, конечно, мне грубил,
Но храбростью меня убил,
И есть я перестал.
Он был двадцатым из блинов,
А я как раз читал, что двадцать —
Предел для груш и огурцов,
Окороков и шашлыков,
Колбас, бекона и яйцов,
И больше ни за что не сбацать.
Я знаю, правду он сказал:
Еще чуть-чуть – и мне не жить.
Опасный блин я не терзал:
Не трогал даже, не лизал,
Ведь на себя я не дерзал
Так руки наложить!
И блин домашний, блин ручной
Тогда решил я завести.
Поныне был бы он со мной
В палящий холод, в лютый зной,
Но пес сожрал его цепной —
И я один тому виной —
Прости, дружок, прости!
«Мы испечем еще такой!» —
Жена сказала; головой
Я замотал и поднял вой:
«Такого не найти!
О нет, клянусь своей вдовой,
Такого не найти.
Такого – нет! Такого – нет!
Такого не…»
– Думаю, достаточно, – мягко сказала миссис Эхидна. – По моим наблюдениям, ты сумел, несмотря на исполнение этой душещипательной песни, управиться по меньшей мере с восемнадцатью блинами. Чего достаточно, того достаточно.
В эту минуту без стука вошел ухмыляющийся Болингброк с желтым конвертом.
– Какая у вас тут погода? – спросил он. – А, хорошая, по крайности, сухая. Только пришло, – сообщил он Этереджу. Этережд взял желтый конверт и вышел из комнаты, энергично пиная перед собой Болингброка и приговаривая:
– Я тебе дам погоду, я тебе покажу, как входить без стука и отрывать меня от ужина.
Дверь закрылась. Она вновь открылась, и опять вошел Этередж, неся перед собой на подносе желтый конверт. Он подошел к ЗР и сказал:
– Кажется, это телеграмма, милорд. Надеюсь, не дурные вести.
ЗР разорвал конверт. Его лицо вытянулось. Его второе лицо, наверное, тоже вытянулось, но Эдгар его не видел.
– Очень дурные вести, – сказали оба лица. – Он возвращается.
– О, – сказала миссис Эхидна, – ты же не хочешь сказать…
– Хочу. Именно это я и хочу сказать. Дедушка возвращается. Он также пишет, что голоден, потому что не наелся в Эстотиленде. О Боже!
И сын и мать печально посмотрели на Эдгара, и даже Этередж счел возможным придать своему лицу подобающее выражение.
– Я ухожу, – заявил Эдгар. – Мне нужно выбраться отсюда. Я не буду ждать, пока меня съедят.
– Хорошо, – сказал ЗР. – Но учти: единственный путь на волю – через люк. Если мы выпустим тебя через парадную дверь или через черный ход, он тебя поймает. У него очень тонкий нюх. Он будет принюхиваться, принюхиваться, принюхиваться, и унюхает тебя, и схватит, вне всякого сомнения. Нет, мальчик мой, тебе ничего не остается делать, кроме как возвратиться в свою комнату.
– Тогда через люк? – нетерпеливо спросил Эдгар.
– Не так это просто, – ответил ЗР. – Люк запрограммирован таким образом, что откроется, лишь когда ты решишь Завершающую Задачу. А на нее уйдет время. Это крепкий орешек.
– Я решу ее, – сказал Эдгар. – Мне придется ее решить.
Он запихнул в рот блин и зашагал из гостиной. Все эти неприятности только ради того, чтобы вернуться в класс, а оттуда – домой, к чаю. К чаю? Да он только что поужинал.
Глава 7
АЛЬБЕРТ ИДЕТ НА ПОМОЩЬ
Эдгар сел за столик перед экраном и стал ждать. Несмотря на то что на улице уже темнело, комната освещалась только качающейся голубой лампочкой и, разумеется, мерцанием экрана. (Почему, кстати, «качающейся»? Я написал это не думая, неизвестно почему чувствуя, что так оно и было. Откуда-то должно дуть. Ах да – из разбитого стекла вон в том окне. Кажется, поднимается ветер. Возможно, будет дорогостоящая гроза. Ждите.) Внезапно на экране стали загораться слова – медленно, по одному:
ОБЪЯСНИ ТЕОРИЮ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ.
У Эдгара сердце зашлось от страха. Он, как и все остальные, слыхал об этой теории относительности, но на самом деле не представлял себе, что это такое. Его первым желанием было броситься вон из комнаты, вниз по лестнице, из Замка, прочь, прочь, куда угодно, и он верил, что сейчас очень сильно захочет – или произойдет еще какое-нибудь чудо – и снова окажется в школе и будет скучать и слушать рассказы про англосаксонских королей. Но дверь была крепко-накрепко заперта, и, чтобы лишний раз напомнить Эдгару, что он в неволе, с потолка начала опускаться, закрывая дверь, толстая железная перегородка. Оставался только один путь на свободу – через люк, и существовал единственный способ заставить его открыться – сделать то, о чем просил его экран:
ОБЪЯСНИ ТЕОРИЮ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ.
Вдруг Эдгар услышал пронзительный писк. Он оглянулся, потом посмотрел на пол и увидел, что там сидит серый мышонок. Мышонок кивнул ему, помахал лапкой и начал карабкаться по его штанине. Грустно улыбаясь, Эдгар посадил его на ладонь и сказал:
– Мы с тобой оба узники. Ты мышонок, а я мальчик, но оба мы заперты в этой комнате навеки.
– Чепуха, – возразил мышонок тонко, но звонко. – Я вхожу и выхожу, когда захочу. У меня там щелка, и через нее я могу посещать большой мир, когда только мне заблагорассудится. Между прочим, меня зовут Альбертом.
– Очень приятно, – ответил Эдгар. – Меня зовут…
– У нас нет времени на эту ерунду, – перебил Альберт. – Надо как можно скорее сматывать удочки.
– Удочки? – глупо переспросил Эдгар.
– Ты меня понимаешь. Надо заняться тем, что здесь написано. Относительностью и всем прочим. То есть – извини, идиотизм с моей стороны – только относительностью. Ну-с, приступим. Для начала скажи-ка мне, какова скорость света.
– Послушай, – сказал Эдгар, – не смеши меня. Ты всего лишь мышонок. Что ты можешь знать о…
– Не теряй времени. – Мышонок перепрыгнул с руки Эдгара на стол и оттуда строго смотрел на него, пища от нетерпения. – Скорость света – триста тысяч километров в секунду. Так?
– Наверное, – сказал Эдгар.
– Не наверное, а точно. Чтобы не ломать себе язык этими длинными словами каждый раз, скорость света обозначают буквой с; с, понятно?
– Цеце – это муха.
– Да нет, с, с, с, буква «цэ». Существует ли что-нибудь быстрее, чем с? Соображай быстрее.
Эдгар был уверен, что нет ничего быстрее скорости света, он так и сказал.
