– В общих чертах. Не справилась с управлением. Слава богу, что все обошлось.
– Мы можем с ней поговорить?
– Конечно. Двенадцатая палата. У нее посетитель. Недавно разговаривал со мной. Очень переживает.
– Как думаешь, это Зорин? Или ее массажист? – спросила я по дороге в палату.
– Сейчас узнаем. Но, если честно, сомневаюсь, что Зорин.
Постучав и услышав «да», мы вошли. Палата оказалась из категории ВИП. Правда, выглядело все довольно скромно: кровать, тумбочка, диванчик, холодильник и телевизор на стене. Зато Боровская была избавлена от соседей.
Евдокия Семеновна полулежала на кровати и вытирала салфеткой лицо, на лбу широкая полоса лейкопластыря. Рядом на стуле примостился Альберт и разглядывал свои руки.
– Спасибо, что пришли, – увидев нас, сказала Боровская, убрала салфетки в тумбочку и повернулась к Альберту. – Иди, мой друг, завтра увидимся. Нам тут поговорить надо.
Альберт кивнул и, не глядя на нас, покинул палату.
– Переживает, – вздохнула Боровская. – Только он и переживает. Остальным и дела нет. Впрочем, оно и к лучшему. Набегут кто попало. Дура-медсестра вздумала у меня автограф спросить. Мама ее, видите ли, очень меня любит. Хорошо хоть не прабабушка. Садитесь, – махнула она рукой.
Бергман придвинул еще один стул, и мы устроились возле постели.
– Что произошло? – спросил Максимильян.
– Убить меня хотели, – косясь на него, ответила Евдокия Семеновна. – Не верите? Я б сама в такое не поверила. Да деваться некуда.
– Расскажите подробнее…
– Особо рассказывать нечего. Поехала в салон. А тормозов-то и нет. На педальку давлю, да без толку. Хорошо, на бульварах была, ну и вылетела на газон. Там туи высоченные, как раз неподалеку от родного театра. Еще подумала: в некрологе напишут… тьфу ты, типун мне на язык. В общем, повезло мне. Скорость небольшая была, обычно я лихачу, а тут по телефону звонила, вот и поехала не спеша. Ну, и туи – не забор, и не столб фонарный. Отделалась легким испугом, как Остап Бендер.
– Поздравляю. Врач сказал, вы действительно легко отделались, – кивнул Бергман.
– Вот-вот, мне повезло, а вот кому-то нет.
– Вы считаете, это вовсе не случайность?
– Помилуйте, Максимильян Эдмундович, – всплеснула она руками. – Какая случайность? Механик – мой большой поклонник. Может, врет, конечно. Но дело свое знает, и я его никогда не обижаю. Всегда на чай даю щедро, помимо самой оплаты. У меня золотое правило: хочешь, чтобы люди хорошо делали свою работу, – не скупись. Машина у меня всегда в идеальном состоянии. Никогда никаких проблем. Да и машине-то всего год. А тут – тормоза.
– То есть вы считаете, их кто-то нарочно испортил? – влезла я.
– Считаю, милочка. Оттого и говорю: убить меня хотели.
– Вы всегда за рулем сами ездите? – продолжила я.
– Сама. Раньше чаще с водителем, но это в силу необходимости. После спектакля иногда хочется расслабиться. Опять же, почитатели придут. Шампанского хоть бокал, да выпьешь. Ну, а на пенсии без шофера обхожусь. Люблю я это дело, вождение, – пояснила она.
– И кто, по-вашему, мог сотворить такое с тормозами? – задал Бергман вопрос.
– Ясно кто. Зятек, чтоб ему… Я теперь не сомневаюсь, это он с дочкой что-то сделал, оттого и от меня решил избавиться. Терпел, пока я к вам не сунулась, а тут терпелка сразу закончилась. Боится он вас, потому как не дурак, справки навел. И знает, что несдобровать иуде, господи прости.
– Но какой смысл в этой аварии?
– Как какой? – возмутилась она. – Снесут меня на кладбище, у вас клиента не будет, и вы отступитесь. А ему только этого и надо. Полицию он не больно боится. Они месяц валандаются, и что? Ничего. Знаете, как у них говорится: нет тела – нет дела.
– Значит, подозреваемый – ваш зять?
– А кто еще?
– И как он смог добраться до вашей машины?
– Кто ж его знает? Придумал что-нибудь. Да и вряд ли сам, мог подослать кого-то…
– Мне кажется, это маловероятно, – пожал Бергман плечами. – Вы сами сказали: ваш зять не дурак. Зачем же так подставляться.
– А нужда заставила. Вас он боится.
– Давайте по порядку. Вы поехали в салон. Где вы были до этого?
– Дома.
– А ваша машина?
– В гараже. У нас во дворе подземная парковка, а у меня гараж. Специально сделали. Уважили. Чтоб резину положить можно и все такое.
– То есть некто проник в гараж…
– Вот именно.
– А это возможно? Я имею в виду, не привлекая к себе внимания? Там наверняка есть камеры.
– Нет там никаких камер. Туда попасть только из дома можно или со двора. А двор закрыт. Охрана на выезде. Хотя через забор перемахнуть – раз плюнуть. Главное, что у нас никаких происшествий не было, ворота в паркинг закрывают только на ночь. Да и то не всегда. Охрана в ту сторону даже не смотрит.
– А ключ от гаража?
– Это совсем просто. Брелок. Я его сто раз теряла. Скорее всего, зятек его из сумки спер.
– Надо полагать, не сегодня, иначе как бы вы взяли машину из гаража. Выходит, он готовился заранее? Ведь на днях вы брелок не теряли?
– А хоть и заранее, почему бы и нет? От дочки избавился, потом от меня. Живи, радуйся и ничего не бойся.
– Возможно, вы брелок кому-то давали, – сказала я. – Не припоминаете такого?
– Возможно, – Боровская начала сердиться. – Механику своему давала и брелок, и ключи от машины. Уезжала, а он хотел за это время машину на газ переделать. Чтоб налог платить поменьше. Ну, и старую машину на техосмотр забирал. Сам. Потому что мне некогда. Но его подозревать я не собираюсь, хотя бы потому, что ему от моей смерти никакой выгоды. Одни убытки, раз хороших чаевых лишится. И постоянного клиента.
– Хорошо. Механик отпадает. Кто еще? – вздохнул Бергман.
– Еще? Никто.
– Возможно, Альберт? – подсказала я.
– О господи… Его-то с какой стати подозревать? Совсем уж глупость.
– То есть ключи у него были?
– Он когда без машины мыкался, я ему свою давала.
– И брелок он вернул?
– Конечно. Не помню. Но подозревать его не смейте. Он святой, хотя по виду, может, и не скажешь. Но я-то его лучше других знаю. Вы наверняка решили, что я все выдумала? И в туи влетела, потому что дура старая и нерасторопная? Только я уверена… Но вам моей уверенности мало, как погляжу. И чтобы зря не препираться, я позвонила своему давнему другу. Он в ГИБДД работает, на большой должности. Сказал, с тормозами разберутся. Подождем, что Павел Ильич скажет. Но это Зорин. Помяните мое слово.
