Он вырос в семье, гордившейся своей ученостью и своей смешанной кровью — на самом деле они считали, что первое есть следствие второго. Дело в том, что некий сэр Уиткомб из семьи захиревших британских аристократов, который предпочел коротать свои дни под солнцем, казавшимся ему значительно более полезным, чем бледное солнце Англии, подарил своим потомкам «струю белой европейской крови» еще в начале 1800-х.
Получив по приказу короля дворянство, сэр Уиткомб и сам совершил вполне цивилизованный поступок, обеспечив сына-мулата, считавшегося бастардом, состоянием в три сотни фунтов стерлингов, чем привел в неописуемый восторг мать бастарда, которая почувствовала, что наконец-то судьба решила ей улыбнуться. Сам бастард тоже был несказанно благодарен и отныне считал главной целью своей жизни сохранение пресловутой «белой струи». Он одарил своим благосклонным вниманием пятнадцатилетнюю девушку аналогичного происхождения и тоже, естественно, смешанной крови. Она, отличная пародия на приверженцев викторианских воззрений, постаралась научиться у своего мужа всему необходимому для «цивилизованной жизни»: во-первых, отделила себя телом, душой и умом от всего, что могло хотя бы отчасти свидетельствовать о наличии у нее африканских корней; а во-вторых, стала охотно культивировать привычки, вкусы и предпочтения родителей мужа: покойного свекра и чрезвычайно глупой свекрови.
Свою патологическую англофилию они сумели передать своим шестерым детям и шестнадцати внукам. В этой семье — за исключением редких и не принимаемых в расчет инсургентов, которые вопреки семейным устоям выбирали себе чернокожих супругов, — все и всегда старались устроить свой брак так, чтобы подняться еще немного «выше», еще немного «высветлить» доставшуюся по наследству кожу, еще немного изменить тип лица в сторону «более европейского».
Они были уверены и в собственном превосходстве, и в собственных способностях, а потому очень неплохо успевали в школе. Они были изобретательны, аккуратны и энергичны и без малейших сомнений надеялись доказать гипотезу де Гобино
[17], что «все цивилизации произрастают из белой расы, и ни одна из них не может существовать без ее помощи, а общество будет по-настоящему великим и процветающим только до тех пор, пока сохранит в себе кровь той благородной группы, которая и явилась его создательницей». А потому они редко оставались без внимания руководства школы, когда требовалось отобрать наиболее способных студентов для учебы за рубежом. Они изучали медицину, юриспруденцию, теологию и регулярно выныривали на поверхность в тех бессильных государственных учреждениях, что были доступны местному населению.
То, что они были взяточниками как в общественной жизни, так и в частной практике, то, что они были развратны и похотливы, менее одаренное цветное население считало законным правом «благородных» и воспринимало чуть ли не с восторгом.
Однако годы шли, и в связи с проявленной беспечностью или неосторожностью кое-кого из братьев Уиткомб семейству стало все труднее сохранять и поддерживать «ген белокожести». Тогда-то они и начали заключать браки между родственниками, далекими и не очень. Хотя в результате этих сомнительных союзов и не было замечено никаких очевидных дурных последствий, но у одной или двух старых дев была диагностирована деменция, а у одного садовника сразу несколько сыновей страдали умственной отсталостью и предрасположенностью к эксцентричным поступкам, да и справляться с ними оказалось достаточно трудно. Но, в общем, на фоне обычного алкоголизма и разврата все это воспринималось как мелочи, недостойные особого внимания.
Вину за упомянутые неприятности возложили на неудачную идею — которую им, разумеется, «подбросил кто-то со стороны», — заключать родственные браки; при этом вопрос о чистоте исходных генов престарелого, превратившегося в полутруп лорда Уиткомба даже не стоял. Они были уверены: им так или иначе выпал счастливый случай. Таких «счастливчиков» было достаточно и в других семьях, но эти оказались особенно опасными, поскольку сумели обрести определенную власть. Один из них стал религиозным фанатиком и даже основал собственную тайную секту; у него было четверо сыновей, и один из них, школьный учитель, славившийся точностью и справедливостью суждений, а также умением сдерживать свое неистовое стремление к насилию, женился на очень милой, хотя и довольно вялой китаянке-полукровке. Увы, тяготы беременности и родов оказались ей не по силам, и она, произведя на свет сына, вскоре умерла, а мальчик, получивший имя Элихью Мика Уиткомб, стал прекрасным подопытным материалом для отца, школьного учителя, который отрабатывал на сыне собственные теории необходимого образования, строгой дисциплины и хорошей жизни. Маленький Элихью старательно запоминал все, что, с точки зрения отца, должен был знать и уметь очень хорошо; лучше всего он овладел тонким искусством самообмана. Читал он жадно и много, но воспринимал прочитанное избирательно, предпочитая те куски чужих произведений и те осколки чужих идей, которые могли поддержать его в том или ином сиюминутном пристрастии. Так, например, он предпочел запомнить, какое оскорбительное насилие совершил Гамлет над Офелией, но практически выбросил из головы любовь Христа к Марии Магдалине; ему нравилось легкомысленное поведение Гамлета, а не серьезные анархистские убеждения Христа. Он замечал едкость Гиббона
[18], но не обращал внимания на его толерантность; любовь Отелло к прекрасной Дездемоне заслоняла для него извращенную любовь Яго к Отелло. Более всего он любил Данте, а произведения Достоевского просто терпеть не мог. При всей его открытости лучшим умам западного мира он допускал знакомство лишь с самой узкой их интерпретацией. А на контролируемое насилие со стороны отца отвечал выработкой жестких привычек и мягкого воображения. Отсюда и ненависть к отцу, и восхищение им, не допускавшим ни малейшего намека на беспорядок или распущенность.
Впрочем, в семнадцать лет он встретил свою Беатриче. Она была старше на три года. Очаровательная, часто смеющаяся большеногая девушка, работавшая клерком в китайском универмаге. Ее звали Вельма.
И столь сильны были ее интерес и любовь к жизни, что и хрупкого болезненного Элихью она тут же включила в круг своих интересов. Она находила трогательными его привередливость и полное отсутствие юмора и страстно мечтала приобщить его к умению получать от жизни радость и удовольствия, хотя он вовсе не хотел к этому приобщаться и даже сопротивлялся. Преследуя свою благородную цель, Вельма все-таки вышла за него замуж, но, увы, всего через пару месяцев обнаружила, что он не только страдает непобедимой меланхолией, но и получает от нее удовольствие. Когда же она поняла, сколь эта меланхолия для него важна, сколь интересно ему противопоставлять жизнелюбию и веселости жены свою куда более «академичную» мрачность, сколь сильно вбиты в него церковные представления, что он буквально уравнивает занятие любовью с причастием и Святым Граалем, то попросту собрала вещички и ушла. Прожив столько лет у моря и постоянно слушая песни портовых грузчиков, она вовсе не собиралась похоронить себя в безмолвной пещере души Элихью.
