— Сэр, можно вас пригласить?
— Пожалуй, но это я должен приглашать на танец.
— Так потанцуем или нет?
Он протянул руку, и она повела его мимо столиков на танцпол. Прикоснувшись к ней, он почувствовал, как тело наполняется приятным теплом.
— Так ты шпионка?
— Похоже, не очень хорошая. На самом деле — нет, я не шпионка. Просто продолжаю работу по поиску нацистов для израильского правительства. — За ними наблюдали с нескольких столиков, но Кристофер сомневался, что кто-то слышал их разговор.
— И теперь танцуешь с бывшим эсэсовцем на глазах у всего ресторана.
Песня закончилась, и остальные пары разошлись, чтобы поаплодировать пианисту, но Кристофер крепко прижимал Ребекку к себе. Он смотрел на нее, в ее синие глаза, и когда музыка возобновилась, они снова начали танцевать. Он положил руку ей на бедро, улавливая каждое движение, и не сводил с нее взгляда. Все сомнения улетучились.
Еще минут десять они танцевали в полном молчании, а потом вернулись за столик, где Ребекку ждал остывший ужин. Но она все равно поела.
— Теперь я никогда не оставляю еду, — объяснила она, отправляя в рот очередной кусок. Было уже больше девяти вечера.
— Когда улетаешь?
— Первым утренним рейсом, в шесть утра. — Она опустила приборы. — Это не важно. Я хочу быть здесь и сейчас.
— Где ты остановилась?
— У друзей в Бруклине. А ты?
— В отеле. Здесь, на Манхэттене.
Он уже по ней скучал. Чувство потери уже пришло, хотя он еще мог прикоснуться к ней рукой.
Поужинав, Кристофер наблюдал, как Ребекка ест десерт. Он закурил. Было уже почти одиннадцать. Их время подходило к концу, и он уже воспринимал происходящее скорее как воспоминание. Она заговорила, и он наклонился поближе.
— В последнее время я гораздо лучше справляюсь с воспоминаниями и чувствами.
— С какими чувствами?
— Я мучилась, как и ты. Видела похожие сны. Пару лет назад я была в Париже и услышала немецкую речь. И сразу похолодела. Меня парализовало от ужаса, просто от звуков речи. Я словно вернулась в лагеря, услышала охранников. Пришлось убежать с улицы, и меня вырвало в переулке. — Она отодвинула от себя пустую тарелку. — Мне знакомы твои ужас и чувство вины. Я думала, когда эти животные попадут в руки правосудия, мне станет легче, и я смогу хотя бы спать по ночам.
— И как?
— Я ошибалась. Все те же перепады настроения, те же фобии собак и немецкого языка. Я чувствовала удовлетворение, когда убийц отправляли в тюрьму или казнили, но ведь очень многие еще разгуливают на свободе. Думаю, пора оставить все позади. Я больше не могу этим заниматься. Не могу постоянно вспоминать о худшем времени моей жизни, — она заговорила громче. — А теперь я вижу тебя и понимаю, что наши общие годы не были сном, и настоящее счастье еще возможно, даже в мире, породившем Бухенвальд, Бельзен и Освенцим.
— Да, наверное, ты права.
— Ненавидеть так легко. Они ненавидели. А я попыталась очистить свое сердце от ненависти и простить нацистов за то, что они со мной сделали.
— Ты их прощаешь?
— Я больше не хотела быть жертвой, ни единого дня в своей жизни. Я была бессильна, словно жертва. Эсэсовцы, их собаки и врачи в белых халатах имели надо мной власть, хотя я отправляла их за решетку. Но когда я их простила, я обрела безграничную власть, и боль ушла. Теперь я знаю: то, что они сделали со мной и моими знакомыми, больше не причинит мне боли, а моя жизнь, счастливая жизнь, станет данью памяти всем, кто умер. — Сердце Кристофера снова наполнилось теплом. — Забыть о том, что с ними случилось, — действительно стыдно, но жить своей жизнью, по-настоящему жить — совсем не стыдно.
— Значит, ты думаешь уйти из «Моссада»?
— Думаю об этом, и довольно давно. Я говорила об этом Ари, но… Он прекрасный человек и заслуживает большего. — Ребекка снова отпила вина. — Осталось еще столько боли… Я знаю, ты ее чувствуешь. Но боль можно только излечить, а чтобы излечиться, нужно отпустить ненависть и простить. Я почувствовала, как скинула с плеч невероятную ношу страданий, когда отпустила ненависть, сжигавшую меня изнутри. И теперь честно могу сказать, что испытываю жалость к людям, убивавшим нас в лагерях. Но не ненависть.
— Я так тобой горжусь. — Кристофер помолчал, потом прошептал: — Ты сможешь простить меня?
— Мне не за что тебя прощать. Я испытывала такую же боль, тоже мучилась от чувства вины перед теми, кого пришлось оставить позади. Ты должен их отпустить. Мы все заслуживаем самой чудесной жизни.
Они вышли из отеля на улицу, и их окружил свет ночного города. Они молчали, словно боялись того, что должно случиться дальше. Кристофер взглянул на Ребекку, впитывая ее образ, потому что знал: этот момент будет проигрываться у него в голове вновь и вновь еще много лет. Городские огни сияли на ее загорелой коже, блестели в глазах. Они вновь заговорили о Джерси и своих семьях, пока брели по улицам, и никто не упоминал разлуку или ее скорый отъезд. Он задирал голову, оценивая высоту окружающих зданий. Они прошли четыре, пять, шесть, семь кварталов, когда он наконец спросил:
— Как будешь добираться домой — туда, где остановилась?
— А знаешь, я еще об этом не думала.
— Может, если мы не будем говорить об отъезде, нам не придется расставаться и эта ночь продлится всю нашу жизнь. Или даже никогда не закончится…
— Может быть. — Они перешли улицу к следующему кварталу. — Будет легче расстаться сейчас или подождем еще несколько часов?
— Спроси меня об этом через несколько часов. — Они пошли дальше. Вопрос, который вертелся на языке, наконец вырвался наружу: — Так ты приедешь ко мне на Джерси? Ты могла бы ненадолго задержаться — хотя бы на несколько лет. — Он знал, что она видит его печальную улыбку. — В прошлый раз, тогда, возле парома на Джерси одиннадцать лет назад, ты пообещала, что в нашу следующую встречу мы поженимся.
— Звучит прекрасно, но ты ведь знаешь, я теперь замужем за другим человеком.
— Почему тебя это останавливает?
— Я… Я не знаю, Кристофер. Кто знает, суждено ли нам вообще быть вместе?
— Суждено ли? О чем ты? Я думал, ты не веришь в судьбу. Спрашивал тебя об этом много лет назад.
— Помню. Это словно было в другой жизни.
— Я не собираюсь на тебя давить. Теперь ты знаешь, кто я. Знаешь, чего хочешь. И ты должна сама решить, что делать дальше. Я не могу заставлять тебя и не хочу этого.
— Я не могу просто вернуться в Джерси и быть твоей женой, матерью твоей дочери.
— Но ведь ты хотела свадьбы, это твое желание, Ребекка. Хотя жениться не обязательно. — Он улыбнулся и увидел ее улыбку, но она быстро исчезла.
Они провели в молчании самую долгую минуту, которую только он мог вспомнить.
