Кристофер вспомнил, что его в это время взяли под арест в Дахау, несмотря на протесты заключенных, которые отправили к американским офицерам делегацию в его защиту. Появился указатель Пятьдесят восьмой улицы. Колумбус-Серкл и парк были прямо перед ними.
— И как ты выжила в Бухенвальде? Это было ужасно? — спросил он, пока они переходили улицу.
— Тяжело говорить об этом вот так, на улице. Я хочу рассказать тебе, Кристофер, хочу рассказать все. Но это непросто.
— Понимаю. — Они зашли в парк, и вокруг сразу стало тише. — Почему я не нашел тебя? Уверен, что люди, которые тебя искали, проверяли те лагеря.
— Коммандант в Биберахе сменил мне фамилию, чтобы меня не отследило его начальство.
— Значит, ты ему и правда понравилась. — Он не раз видел, как офицеры в лагере проникаются симпатией к заключенным девушкам.
— Видимо, да.
— И какую ты взяла фамилию?
— Ребекка Кляйн. Выбрала наобум. Это была фамилия для лагерей, а для заключенной она не играла никакой роли.
— Значит, когда твоего отца привезли ко мне в Освенцим, он правда считал тебя убитой?
— Скорее всего, да. Коммандант Бибераха отправил меня той же ночью. Он хотел, чтобы охранники считали меня убитой. И больше я не видела никого из заключенных, только после войны. — Они пошли медленнее окружающего их потока людей. — Кристофер, скажи, когда ты организовывал спасение детей в Освенциме, подкупал офицеров, вывозил детей сам, ты когда-нибудь боялся?
— Я был в ужасе, постоянно, боялся все время — когда просыпался по утрам и засыпал ночью. — У них над головами смыкались ветки деревьев. — Хуже всего было полное одиночество, отсутствие друзей, я никому не мог рассказать об истинной причине своего пребывания в лагере. Со временем зондеркоманда и работницы «Канады» поняли, кто я, но по-настоящему довериться им я не мог. Это было слишком опасно. Приходилось держать их на расстоянии. Боялся ли я? Да. Но каждые две недели мне удавалось видеться с семьей, и это спасало. Без их поддержки я бы точно не справился.
— Так расскажи, как твоя семья? Я так по ним скучаю.
— Но не по мне, да?
— По офицеру СС? — улыбнулась Ребекка. — Нет, я пыталась выбросить тебя из головы.
— Но теперь ты знаешь. Знаешь, кто я. Поверить не могу, что мой план, все мои попытки найти тебя нас разлучили.
— Откуда тебе было знать? Ты поступал, как считал правильным.
— Но теперь ты знаешь, кто я? Я хочу услышать это еще раз.
— Да, но ответь на вопрос про семью. — В ее глазах мелькнуло былое озорство, или его новая версия.
— Приятно видеть, что тебя не изменило время, что тебя не изменило… все произошедшее.
— Я не говорила, что пережитое меня не изменило… И все же, все же: как твои родные?
— Да, моя семья. Прекрасно. Вернулись на Джерси.
— Все?
— Да, постепенно все вернулись, кто-то раньше, кто-то позже. Но теперь все там. После войны Александра снова стала жить у Тома. Они живут в пригороде Сент-Хелиера. У них уже шестеро детей.
— Шестеро детей?
— Да, шестеро. Так сказать, наверстывают упущенное. Такое впечатление, что Алекс беременеет, стоит ей лишь повернуться. Кажется, Тому достаточно просто на нее посмотреть. Но после всех мучений, они это заслужили.
— Они чудесные люди. Так хочется их снова увидеть. А твой отец? Я так часто вспоминала его. Из-за него забыть о тебе было гораздо сложнее. От мысли, что его я тоже никогда не увижу, становилось еще больнее.
— Я не знал, что мы с тобой расстались. Все эти годы я думал, что мы по-прежнему вместе. — Он повернулся к Ребекке, дожидаясь ее реакции. — Знаю. Ты считала, что я нацист… — Улыбка женщины служила сигналом к продолжению. — Отец хорошо. Мы виделись на прошлой неделе. Мы живем вместе с ним, моей дочерью и моим двоюродным братом Стефаном.
— Погоди, у тебя дочь? В газете об этом не сказано.
— Я хотел уберечь ее от внимания репортеров. Не хочу ее в это втягивать.
— Сколько ей лет? Как ее зовут?
— Ее зовут Ханна. Ей одиннадцать. Она осталась на Джерси, с моим отцом. Вчера вечером я говорил с ней по телефону.
Он снова услышал в голове голосок Ханны. Ему стало теплее.
— Ей одиннадцать?
— Да, она приемная. Одна из тех, кого я спас из лагеря. Кляцко, глава зондеркоманды, принес мне ее вечером накануне поездки в Берлин. Он вынес ее из крематория, завернув в старое пальто. — Он поморщился, вспомнив ребенка. Тогда он такое одобрить никак не мог. Кляцко просто принес ее. Он покачал головой, изумленный невероятной храбростью этого поступка. — На следующее утро я вывез ее из лагеря на машине, передал отцу в Берлине.
— Как тебе удалось незаметно ее вывезти?
— Ханна была совсем малышкой, ей было около года. Я дал ей водки. Она не произнесла ни звука.
— Ловко придумано.
— Она была слишком маленькой для домов и приютов, которые мы организовали, поэтому она осталась с моей семьей. Они присматривали за ней оставшиеся несколько месяцев. Это было в октябре 1944-го. Ханна стала последним ребенком, спасенным мной из Биркенау. После этого лагерь развалился.
— Что тебе про нее известно? Откуда она?
— Она из Венгрии. После войны мы пытались отыскать ее семью, но это оказалось невозможно. Я почти ничего не знаю. — Он представил дочь младенцем, с родными родителями. — Не было никаких записей о ее семье или хотя бы имени. Алекс приносила ее ко мне на свидания в лагерь для интернированных после Дахау. И когда меня отпустили, когда Алекс вернулась на Джерси, она отдала Ханну мне. Я удочерил ее. Она стала для меня всем, моей спасительницей. Не думаю, что я бы справился без нее.
— Что случилось с тем заключенным, Кляцко?
— Он умер. Его убили эсэсовцы.
Вся зондеркоманда была мертва. Упоминание о Кляцко до сих пор приносило боль.
— Мне бы очень хотелось познакомиться с Ханной.
— Уверен, она будет в восторге. Она столько о тебе слышала. Но, возможно, она примет тебя за привидение.
— А кто сказал, что это не так?
Кристофер ткнул ее пальцем в плечо.
— Ты не привидение.
Ребекка остановила молодого человека в синем костюме:
— Простите, сэр, который час?
Было 06.45. Ребекка поблагодарила прохожего и повернулась к Кристоферу.
— Нам пора. Ты должен закончить интервью.
— Думаешь?
— Да.
Она направилась в обратный путь. Кристофер замер, наблюдая со спины, как она идет и как покачивается в теплом воздухе ее платье. Они оказались в тоннеле деревьев, над ними переплетались ветви, и проблески вечернего солнца сверкали сквозь листву. Она обернулась.
