— Кажется, я был единственным эсэсовцем, не пытавшимся оправдаться, — улыбнулся Кристофер.
— Но ни один из них не совершил ничего подобного: вы спасли триста сорок два ребенка от верной смерти в газовых камерах и защищали жизни более чем шести сотен женщин, ваших работниц.
— Откуда вы знаете? Я не знал их историй, а они не знали моей. На самом деле я просто устал. Ребекка была мертва. Я продолжал поиски даже после того, как ее отец рассказал мне о ее гибели, но безуспешно. И кто сказал, что я не заслужил за свои деяния смерти, как и остальные? Я доставлял в СС сотни тысяч долларов, фунтов, рейхсмарок и всевозможной другой валюты.
— Заключенные, которые спасли вас, явно не считали, что вы заслуживаете смерти.
— Да, не считали.
Он откинулся на стуле, вспоминая тот день: молодой американский солдат с покрасневшими карими глазами и сжатыми в линию губами подошел к нему и поднял дрожащими руками винтовку. Солдат прицелился Кристоферу в грудь. Кристофер закрыл глаза, не надеясь когда-либо открыть их снова. Прозвучал выстрел. Любопытное чувство — принять смерть и снова обрести жизнь. Его спасла Мартина Кочанова. Когда он снова открыл глаза, то увидел, как она вцепилась в лицо солдата, повиснув у него на плечах. Предназначенная ему пуля пролетела над головой. Другие женщины из «Канады» увели его, прикрывая собой. Грянули новые выстрелы, и когда он обернулся, остальные эсэсовцы были мертвы.
— А почему вы и ваши работницы оказались в Дахау, когда остальную часть Аушвица перевезли в Берген-Бельзен?
— Я услышал о вспышке тифа в Берген-Бельзене. Большая партия заключенных из восточных лагерей превратила бы его в смертельный капкан. Я использовал последние деньги, украденные из сейфа, чтобы подкупить нужных людей и переправить на поезде работниц «Канады» с несколькими оставшимися членами зондеркоманды в Дахау.
— Это были те же деньги, которыми вы обычно давали взятки, чтобы детей с поездов отправляли на фабрику, где их забирал ваш отец?
— Да, это были деньги из того же источника.
Кристоферу было холодно и одиноко. Он снова подумал о Ханне.
— И что стало с этими деньгами?
— Их давно нет. Если вы предполагаете, что я оставил какую-то часть себе, то ошибаетесь. Я брал деньги только для одной цели.
— Как вы миритесь с фактом, что деньги, которые вы давали тем людям, нацистским военным преступникам, могли помочь им скрыться, как многим другим?
— Мне пришлось сделать этот выбор. Нужно было как-то справляться с ситуацией, которую я видел каждый день. Если бы я ничего не сделал, очень вероятно, что люди, которым я помогал, погибли бы, а дети с поездов точно были бы мертвы. Прискорбно, что некоторым удалось бежать.
— Перейдем к трибуналу по военным преступлениям в отношении вас, который состоялся в Польше в 1946 году. Двадцать бывших заключенных свидетельствовали в вашу пользу, и адвокат сказал, что еще более двухсот выразили желание за вас заступиться. Некоторые хотели приехать из Франции, из США и даже из Израиля.
— Вы хорошо подготовились.
— Потом, в 1947-м, вы давали показания против ваших бывших начальников — главы лагеря Артура Либехеншеля и вашего прямого руководителя Уве Фридриха и оба получили смертный приговор за военные преступления. Каково было свидетельствовать против бывших коллег?
Журналист снова махнул рукой, напоминая про мертвые паузы, о которых ему рассказали перед интервью.
— С некоторыми сложностей не возникало. Я надеялся, после этого меня покинут некоторые видения и сны. — Кристофер оглядел серую студию. Продюсер сидел в углу, в наушниках, и Кристофер видел пленку, на которую записывалось каждое его слово. Он почувствовал себя так, будто снова оказался на суде. Подумал о семье и о Джерси и задался вопросом, зачем вообще согласился на интервью. — Это был мой долг перед погибшими. — Давид Адлер из Американского еврейского комитета курил сигарету у окна студии. — То, что происходило в лагерях, которые я видел своими глазами, было чудовищно, и я… Был счастлив покарать по заслугам хоть кого-то из преступников.
— А кому-нибудь из ваших коллег-эсэсовцев удалось уйти незамеченными?
— Тысячи эсэсовцев, работавших в Освенциме, до сих пор разгуливают на свободе. Но те, с кем я работал? Да, думаю, мой сосед по комнате Франц Лам до сих пор на воле, хотя лично я его преступлений не видел.
С Давидом у окна разговаривала какая-то женщина. Она повернулась к Кристоферу. Посмотрела прямо на него, и он похолодел. Не может быть. Сколько раз ему это снилось. Она стояла рядом с Давидом, приложив руку ко рту, и смеялась. Невероятно. Разве это возможно? Давид ей что-то сказал. Ее длинные темно-русые волосы падали на плечи платья с цветочным орнаментом. Красота поразила Кристофера, лишила чувств. Он уже стоял, хотя не помнил, как поднялся на ноги, и снимал с себя наушники. Кристофер покрылся холодным потом, но в груди жгло сердце. Он побежал к двери.
— Итак, дамы и господа, сегодня у нас в гостях Кристофер Зелер, бывший эсэсовец, человек, которого некоторые называют «Ангелом Освенцима», но прямо сейчас мы вынуждены прерваться на рекламу. Мы скоро вернемся. — Ведущий недовольно посмотрел на Кристофера. — Что случилось?
Кристофер выбежал в коридор. Женщина повернулась к нему.
— Ребекка?
— Кристофер? — У нее по щеке скатилась слеза. Он обнял ее. Ребекка разомкнула объятья быстрее, чем ему хотелось бы. Она стала старше: они не виделись одиннадцать лет. — Поверить не могу! Прошло столько времени. — Она продолжала плакать.
— Одиннадцать лет, Ребекка, почти одиннадцать с половиной, — выдохнул он, едва выговаривая слова. Она была худой, почти такой же худой, как в их последний день на Джерси, но по-прежнему безупречно красивой. — Прекрасно выглядишь. Где ты была последние девять лет? Я думал, ты погибла.
— А я думала, что ты стал нацистом. Слышала, что ты работал охранником в Освенциме. Я возвращалась на Джерси, хотела тебя найти, но дома никого не было. Никто не знал, где ты. Я узнала о тебе правду, только когда прочитала в газете.
— Но твой отец сказал, ты мертва.
— Он так думал, но меня перевели в другой лагерь. — Она стерла запястьем слезы, и Кристофер увидел обручальное кольцо.
— Сходим куда-нибудь? Я не очень хорошо знаю город, приехал сюда впервые. — Он повернулся к Давиду: — Давид, это Ребекка, о которой я тебе рассказывал.
— Рад, очень рад познакомиться.
— Давид, я должен идти. Ребекка, ты здесь живешь?
— Нет, завтра утром возвращаюсь в Израиль. — Ее изысканность была живым воспоминанием.
— Давид, ты же слышал. Я вынужден идти. — Было шесть вечера. — У нас мало времени.
Ведущий смотрел на него через стекло студии, показывая на часы.
— Кристофер, я понимаю, но мы пригласили тебя сюда именно ради интервью. Оно почти окончено — осталось не больше получаса. Это важно. Остаток дня ты можешь провести с этой леди. У вас будет целый вечер. Это живая трансляция.
