— А переселение? Вы заберете ее?
Кристофер напрочь забыл об осторожности.
— Хватит вопросов, герр Зелер. К сожалению, я вынужден лишить места не только вас, но и вашего отца. Печально, но необходимо. — Каспер встал, и дверь открылась. — На этом все, герр Зелер.
Каспер велел увести Кристофера. Охранник проводил его до машины, где дожидался Штейнер, чтобы отвезти обратно в город.
Глава 18
Последние полгода, проведенные вместе с Ребеккой, были странной смесью радости и страха, удовлетворения и тревоги. Они редко говорили о настоящем — нехватке еды, депортации и полном отсутствии свободы у Ребекки. Она переехала к нему. Теперь это стало безопасно. Тому, кто никогда не выходил на улицу, не грозили неодобрительные взгляды соседей. Зарегистрированным евреям разрешалось проводить вне дома всего час в день, с трех до четырех дня. Однажды ее поймали после комендантского часа, и она провела ночь в камере. Больше такого не повторялось. Кристофер никогда не обсуждал с Ребеккой регистрацию. Он не видел смысла копаться в ошибках прошлого. Вместо этого они целыми днями мечтали о сияющем будущем. Кристофер проводил с девушкой большую часть дня, работы почти не было. Стефан часто оставался с ними, Том и Александра — тоже. Казалось, стены квартиры и сам остров постоянно сокращаются, зажимая их в тиски.
Депортации начались в сентябре 1942-го. Забирали некоторых евреев и сотни людей, которые не были уроженцами Джерси. У Ребекки практически не было шансов остаться. Зелеров тоже могли забрать как некоренных жителей острова. Но их депортация обошла стороной, возможно, это можно было счесть за остатки былых привилегий, но, возможно, и нет. Казалось, в действиях нацистов было очень мало логики.
Письмо пришло 12 января 1943 года, составленное сухим, формальным языком и подписанное доктором Вильгельмом Каспером. Ребекку отобрали для депортации в Германию. Корабль отходил 13 февраля. Ей велели собрать одну сумку с вещами и быть у кинотеатра «Савой» в два часа дня. На этом все. Кристофер попытался попасть к доктору Касперу, но тот отказался принимать его или отца. Капитан Фосс изобразил сочувствие, но обещать ничего не стал. Он объяснил, что ничего не может сделать. Апелляции невозможны. Решение уже принято и поступило от самого фюрера, а как можно спорить с фюрером?
Легко было делать вид, что этот день никогда не наступит, жить как ни в чем не бывало, и сначала они так и пытались. Но постепенно настроение Ребекки менялось. Они обсуждали планы побега в Англию или во Францию. Но это было невозможно. Пытались придумать, куда ее можно спрятать до конца войны. Как долго она продлится? Месяцы? Годы? Прятаться было негде, еды едва хватало для выживания, и никто не соглашался ее приютить. Постепенно они осознали неизбежность ее отъезда и начали горевать. Они не знали, что с ней будет. Повсюду ходили слухи о концлагерях и рабском труде. Они смотрели фильм о лагерях в местном кинотеатре и видели хорошо накормленных, счастливых евреев, которые занимались спортом и вели здоровый образ жизни. Ребекка ненадолго воодушевилась, но даже в самых диких мечтах Кристофер не мог поверить, что это правда.
Она проплакала несколько дней, успокаиваясь лишь в его объятьях. На третий день она успокоилась. Словно очнулась от лихорадки с ясным пониманием происходящего. Ребекка начала рисковать, справедливо заметив, что ей нечего терять. Они вместе выходили из дома и отправлялись в гости к Тому и Александре, к отцу Кристофера и друзьям, еще оставшимся на острове. Было много прощаний. Те, кто еще отваживался слушать Би-би-си, знали о победах союзников в Сталинграде и Эль-Аламейне и уверяли ее, что война скоро закончится. Ее и остальных сосланных вернут. Больше сказать было нечего.
В пятницу, 12 февраля 1943 года, Кристофер проснулся рано утром. Ребекка уже не спала, сидела у окна и смотрела на оранжевое сияние восходящего над морем солнца, затопившее улицы. Она на цыпочках подошла к нему по холодному полу, прикрытому тоненьким ковриком, и обняла. Он почувствовал ее поцелуй. Но ответить не мог — когда он заглянул ей в глаза, боль усилилась, и он услышал собственный всхлип. Ребекка прижала его к себе и просидела так несколько минут. Потом обхватила его лицо руками и вытерла большими пальцами слезы.
— Ну, успокойся. Не плачь. Когда все закончится, мы снова будем вместе, и нас уже ничто никогда не разлучит.
— Это все моя вина. Если бы не я, ты бы уехала в Англию и находилась сейчас в безопасности.
— Кристофер, ты лучшее, что есть в моей жизни, единственный смысл существования. Как ты не понимаешь? Это еще не конец.
Она наклонилась его поцеловать, и они занялись любовью под одеялом, укрытые от утренней прохлады комнаты. После этого они несколько минут лежали молча, в обнимку, и он прижимал к себе ее худое, хрупкое тело.
— Я хочу на улицу, — сказала она, подняв голову. — Хочу погулять вдоль скал. Увидеть остров и море. Если нас поймают, что немцы могут мне сделать? Депортировать?
Полчаса спустя они уже вышли на улицу, Ребекка сидела на багажнике его велосипеда, пока они ехали мимо колонн немецких солдат, за город, к дому отца Кристофера в Сент-Мартине. Было холодно, и он чувствовал, как его тело серпом разрезает ветер. Наконец они подъехали к дому Стефана. Он вышел к ним, обнял Ребекку, прижал к себе и поцеловал в макушку. Он выглядел на все свои сорок восемь лет.
Светской беседы не получилось. Стефан молча приготовил чай. Слабый и безвкусный: чайные листья почти совсем выдохлись.
— Я приехала попрощаться. Завтра я уезжаю, и…
— Знаю, Ребекка. Я знаю, зачем ты здесь. И мне ужасно жаль, что мы никак не смогли это предотвратить.
— Это моя вина, — сокрушался Кристофер. — Если бы я сказал Касперу, что Ребекка еврейка, если бы я сказал ему…
— То есть если бы ты предал ее? — ответил ему отец. — В этом нет ничьей вины, кроме самих нацистов. Ребекка, ты должна быть храброй. Ты всегда была такой храброй девочкой. Самым сильным человеком, которого я знаю.
Она подошла к Стефану и обняла его. Он молча плакал.
Ребекка и Кристофер остались на обед, Стефану удалось состряпать жидкую похлебку из репы. Они говорили о будущем, о том, что самих Зелеров могут сослать в Германию в любой момент. Говорили о возможности, или кажущейся невозможности, убежать или спрятаться на маленьком острове и как при этом питаться. Постепенно разговор иссяк, но Ребекка вдруг улыбнулась.
— Я смотрю, старый домик на дереве еще цел, — сказала она. Деревянная конструкция, построенная Ули за одно утро больше двадцати лет назад, по-прежнему держалась на дереве. Домик стал совсем потрепанным, почти вся краска слезла, обнажив серую древесину. Не меньше часа они проговорили о золотом солнце юности, а потом отправились гулять на пляж. Стефан остался дома.
Их одежда, выцветшая и старая, почти не защищала от холода, и они прижимались друг к другу, спускаясь к пляжу. Они прошли мимо дома отца Ребекки.
— Подожди, — сказала она, выскальзывая из его объятий. — Я на минутку.
