– Опять сложно, – недоумевал Гарандин. – Взяла детей и ушла к родителям, друзьям, попросила помощи, в конце концов, такие центры, как твой, для этого и существуют, и в наше время найти их контакты и связаться несложно.
– Это настолько обывательская точка зрения, что я сильно удивляюсь, слыша ее от тебя. Личность жертвы всегда деформирована. Всегда. Абьюзер разрушает волевой компонент личности, а это уже физиология и изменение сознания. Такая женщина не знает своих потребностей, не может сказать, что она любит есть, какую одежду носить, о чем мечтает, все ее потребности и желания определял агрессор. Для того чтобы вырваться из этой ситуации, нужны хотя бы остатки воли. И они не видят выхода, даже когда он перед ними открыт. Они настолько патологически боятся своего мучителя, что их охватывает парализующий ужас. Есть еще один серьезный момент: женщина постоянно находится в так называемых гормональных качелях. В ответ на насилие организм отвечает взрывом гормонов: это и адреналин, и кортизол, и имеющий обезболивающий эффект серотонин, которые становятся для нее своеобразным наркотиком. Когда ей удается бежать и мужа больше нет рядом, у нее происходит нечто вроде ломки. Не меньше полутора лет необходимо для реабилитации психики под наблюдением специалистов для того, чтобы остановить эти гормональные качели. На самом деле это такой ужас, который трудно объяснить и еще труднее представить нормальному человеку. Это постоянное пребывание в неком инферно и непрекращающийся страх.
– Но тебе ведь удается помогать, – с искренним интересом расспрашивал Гарандин, – значит, есть возможность уйти, начать жизнь сначала, спрятаться, если надо.
– Есть. За двенадцать лет работы нашего Кризисного центра через нас прошло больше тысячи человек, а еще нескольким тысячам нам удалось помочь вне стен «Убежища». Есть, конечно, чем гордиться, только это капля в море. Но сколько потерь на эти тысячи, – замолчала она и вздохнула. – Сколько погибло или стало инвалидами, которым мы не смогли помочь и которых не успели вытащить. И двое моих добровольных помощниц очень сильно пострадали, а один парень погиб. Вот так.
– Мужья? – уточнил Влад.
– М-да, они. Никто из абьюзеров не собирается так просто отпускать свою жертву, свою рабыню. В среде профессионалов, занимающихся вопросами семейного насилия, мужья условно делятся на три категории: первые, так называемые ресурсные, крайне опасные, как мы их классифицируем: это имеющие доступ, прямой или опосредованный, к властным или административным структурам, люди богатые и властные, или представители кавказских диаспор, мы же не делаем различий и помогаем и нелегалкам в том числе. Вторые – это хулиганы по своей сути, способные на хипеж, на скандал, не боящиеся разбоя и нападения, без тормозов, но имеющие несравнимо меньшие возможности, чем первая группа. А третьи – это те, кто опасен только для самих жертв, а при посторонних ведут себя прилично. Такие способны долго и очень упорно выслеживать саму жертву, держать ее в осаде, но нападать на других боятся. Хотя разные ситуации случались за двенадцать лет. Самые сложные, как ты понимаешь, относятся к первой группе. Мало того, по негласной статистике, которую мы ведем, выявлено, что самый большой процент насилия происходит именно в семьях людей богатых и облеченных властью. Особенно богатых. Ты сам наверняка знаешь, что творится за многими заборами на Рублевке. Вот эти деятели на самом деле смертельно опасны. В ход идут все их связи, все возможности, давление на полицию, суды, прокуратуру, нападение их охраны с огнестрелами, похищение людей. Да… – отмахнулась она, – что говорить. Если бы не Ринков с Кнуровым и их ребята, возможно, и меня бы давно не было. Я ж, когда начинала, наивная была, как дите в песочнице, и подставлялась, не понимая всей опасности. Правда, тогда было гораздо проще спрятать человека, чем сейчас, не было еще такой повальной оцифровки жизни. Сейчас практически невозможно спрятаться, особенно от абьюзеров, имеющих доступ к получению данных. А сколько было проколов, когда жертвы сами подставлялись и нас подставляли!
– Специально?
– Нет, такой прокол мы не допустили ни разу, – кивнула Дина. – Как обычно мы работаем? На нашем сайте указаны так называемые телефоны доверия, мало того, я оставляю эти номера докторам в детских поликлиниках и даже детсадах и школах, и платим за рекламу в сетях, в социальной рекламе, оставляем номера телефона доверия в Единых центрах оформления документов, и даже в Госуслугах. Человек звонит и после предварительного разговора со специально обученным специалистом, определяющим в разговоре, истинная ли проблема у звонящего, мы договариваемся о встрече. Очень конспиративно, очень продуманно проводим встречу, на которой обязательно присутствует психолог-профайлер, который выясняет глубину проблемы. В случае реальной, смертельной угрозы проговаривают формирование «тревожного чемоданчика» для себя и детей, в который входит пакет документов, что понадобятся в случае экстренной эвакуации для себя и детей, и обязательно подчеркивается необходимость оставления всех гаджетов дома. Мы выдаем самый обычный кнопочный телефон для экстренной связи или оговариваем таковую. И особо подчеркиваем, что нельзя ни в коем случае сообщать в соцсетях о своих намерениях, даже намеком. Полный интернетный вакуум. У нас в «Убежище» запрещены любые гаджеты, кроме примитивных электронных игрушек для деток и телевидения. Так нет, тащат, ты представляешь? Идиотизм полный. А как я без Сети, спрашивает и смотрит на меня такими тупыми глазами. Хорошо, все наши эвакуации проводят ребята Кнурова, а у них есть такой специальный приборчик, определяющий электронные носители в каком-то там крутом диапазоне. Находим, выбрасываем. А сейчас еще в Москве активно тестируется общая база, подключённая к системе Fine Face, для нас это полная… Сложно будет, одним словом. Несколько раз уже были случаи, когда высокопоставленный хрен вот так, через свои каналы, по городскому поиску и скриншотам переписки вычислил беглую жену. И ты даже не представляешь, что он с ней сделал, выловив прямо во время эвакуации и вернув домой.
– Какая-то достоевщина в худшем смысле этого слова.
– Согласна, – тяжко вздохнула Дина. – Но самое страшное, что этому нет конца и, скорее всего, никогда не будет. По данным МВД, за прошлый год число насильственных преступлений, совершенных по отношению к подросткам их родными и опекунами, выросло больше, чем на сорок процентов. А ведь мы и подростков спасаем, хотя это очень непросто и классифицируется как похищение, если он один, без взрослых.
– А как вообще работает ваш центр, что конкретно вы делаете для пострадавших? Я читал на сайте, но мне интересно услышать от тебя.
– Как правило, женщина не заинтересована покидать свое жилье и куда-то бежать с детьми, а часто и с домашними животными, бросая все нажитое, вещи, пусть и адскую, но привычную жизнь, и ищет какое-то «универсальное» средство прекратить насилие или пути воздействия на партнера, чтобы он съехал сам. Обращаться к друзьям и родственникам, чтобы повлияли и помогли, или взывать к совести и читать нотации абьюзеру совершенно бесполезно, а чаще всего просто опасно. И если наши специалисты определяют степень угрозы ей и детям как высокую, они предлагают эвакуацию. В нашем центре женщина может проживать от нескольких недель до полугода, пока мы не поможем ей решить все сопутствующие проблемы и социализироваться заново. Мы берем на себя все юридические вопросы, все мороки с документами, если их надо восстанавливать или делать заново, адвокатское сопровождение на каждом этапе по разводам и имущественным вопросам. Обязательная бесплатная психологическая помощь, работают постоянные специалисты, медицинская помощь. Бесплатное проживание, питание, гуманитарная помощь, помощь в трудоустройстве, помощь, когда в результате насилия человек остался без жилья и средств к существованию. Если жертву вычисляет муж из первой группы, мы тайно перевозим ее в другой центр помощи, с которым сотрудничаем, иногда и в другой город.
