Вдалеке он заметил дом. Тропа шла мимо него, но, возможно, там имелся поворот. Бен перешел на бег, и Краб едва не свалился у него с плеча.
– Эй! Ты там полегче!
Дом стоял в пятидесяти метрах за изгородью. Никакой подъездной дорожки. Никакой дыры в заборе, чтобы туда подобраться. Дом просто стоял посреди растущей травы безо всякой окружающей его инфраструктуры. Был он двухэтажным (трехэтажным, если учесть торчавшие в самом низу подвальные оконца), сложенным из покрашенного потускневшей белой краской кирпича, с красной входной дверью. Бен узнал ворсистый коричневый диван в гостиной, чуть выглядывавший из-за подоконника.
– Это же мой дом, Краб.
– Разве?
Это был именно его, Бена, дом – его до мельчайших деталей: вычурные черные поручни на крыльце с бетонными ступенями, черные ставни, небольшой кусочек дымохода, который надо бы снести и заложить новым красным кирпичом, и аккуратно подстриженные кусты вдоль фасада. Именно так их любила подстригать мама Терезы, когда приезжала и удовольствия ради занималась благоустройством участка. Все стояло на своих местах.
И тут дверь распахнулась, и из нее выскочил самый младший, Питер, в пижамных штанах с принтом под крокодилью кожу и в красной футболке с ракетой на груди. Из пижамы он почти никогда не вылезал. Нормальная одежда для него ничего не значила. Он бы даже на похороны отправился в пижаме. Любая попытка Бена и Терезы заставить Питера одеться нормально выливалась в титаническую пустую трату сил.
Малыш выглядел так, словно только что проснулся – на лице виднелись вмятинки от складок на наволочке. Щечки разрумянились. Он выглядел таким домашним, что его хотелось обнять. Питер поднял лежавший рядом садовый шланг и начал поливать траву. Он обожал это занятие, мог часами стоять со шлангом на улице, орошая бетон. Теперь он обошел слегка повисший в воздухе дом, залив водой небольшую лужайку у входа, цветы и дорожку, пока не появились лужи и он не перемазал ноги в грязи. Затем он направил шланг на себя и окатился с ног до головы. Он заметил Бена и помахал ручкой:
– Привет, пап!
Бен в ужасе прикрыл рот рукой. Это действительно был его сын.
– Питер?
– Привет!
Бен подошел к изгороди и перегнулся через нее. Питер остался стоять на пороге.
– Можешь подойти сюда? – спросил его Бен.
– Нет, пап. Туда мне нельзя. Мне нужно оставаться здесь.
– А в доме есть еще кто-нибудь? Руди? Флора? Мама?
– Нет, пап. Мне надо в дом вернуться. Я весь мо-о-о-окры-ы-ый. А ты работай, пап.
– Подойди сюда хоть на секундочку. Дай я тебя обниму.
Бен уже стоял на нижней планке изгороди, еще дальше перегнувшись через нее. Ну почему эта мерзкая изгородь не исчезнет, а? Он перекинул ногу через верхнюю планку и уселся на ней, не отрывая взгляд от младшего сына.
– Не делай этого, – прошептал Краб на ухо Бену.
– Заткнись, Краб.
– Это мираж. Приманка.
– Заткнись.
Питер улыбнулся и помахал Бену ручкой.
– Мне пора, пап!
У Бена перехватило дыхание от разрывавших его противоречивых чувств.
– Хорошо. Хорошо.
– Люблю тебя, пап!
– Я тебя тоже, сынок.
Питер закрыл за собой красную входную дверь. Бен увидел, как макушка мальчика мелькнула в окне гостиной. Он перебежал на другую сторону тропы, забрался на изгородь и заорал:
– Будь ты проклята, поганая тропа! Пропади ты пропадом!
– Это мираж, дружище! – произнес Краб.
– Вот это все мираж! – взорвался Бен. – Все вокруг – какая-то идиотская выдумка, и теперь ты говоришь, что мне нельзя пойти обнять сына, РОДНОГО СЫНА, потому что он каким-то образом сделался единственной приманкой? Что это такое? Это Бог такое вытворяет, Краб? Я и в Бога-то до всего этого не верил. Я тут подумал: если Бог существует, то почему Он это допустил? Все это – просто треп. Происходящее жестоко и мерзко, и я ничем этого не заслужил. Я не предавал друзей, Краб. Не совершал тяжких преступлений. Я любил свою жену и детей, как человеку и положено любить жену и детей. Я повидал немало дерьма и прошел через него, чтобы достичь всего, что удалось, прежде чем попал на ту захолустную дорожку. И даже тогда жизнь по-прежнему осталась жестокой. У меня остались счета, дети и больная мать. Сам не знаю, как я все это пережил. Не знаю, как это вообще кто-то способен пережить. Это уже стало испытанием огнем. И теперь мне даже нельзя пройти по полю и секунду побыть рядом с сыном? И какой же Бог все это позволяет? Что именно Он хочет, чтобы я доказал? Я сам Его убью, Краб. Найду этого Бога… этого Постановщика и воткну нож прямо Ему в башку.
Он подхватил рюкзак и поплелся по дороге, все еще пылая от гнева. Краб молча последовал за ним. Через какое-то время дом превратился в пятнышко на горизонте, а потом и вовсе исчез. Когда Бен обернулся и заметил, что дома больше не видно, он достал из рюкзака плюшевую лисичку и прижал ее к груди.
– Как самочувствие? – спросил Краб.
– Хуже некуда.
– Послушай, там… – Краб замялся.
– Что? – насторожился Бен.
– Там впереди кое-что есть.
– А ты откуда знаешь?
– Давай шагай, а я тебе все покажу.
В итоге они дошли до огромной развилки на тропе: в обе стороны простирались лишь изгороди, степь и виднелись табуны лошадей. Краб спрыгнул с плеча Бена и подошел к самому краю развилки.
– И куда мы теперь пойдем? – спросил у него Бен.
Краб обернулся к нему. Он сразу сделался каким-то другим. Не тем, не прежним Крабом.
– Тебе нужно идти направо, – сказал Краб.
– Это почему же? – не понял Бен.
– Потому что мне нужно идти налево.
– А почему тебе нужно идти налево?
Краб вздохнул.
– Потому что по той дороге я уже прошел.
И тут Бену все стало ясно. Он почувствовал себя полным идиотом. Как же он раньше-то не врубился – все же очевидно.
– Погоди-ка, погоди, – произнес Бен. – Ты уже проходил по этой тропе.
– Проходил.
– И ты не просто краб, так ведь?
– Чрезвычайно проницательно. Тот факт, что я умею говорить, может, и навел тебя, тупица, кое на какие мысли.
– Ты был человеком.
– Да.
– А какое твое человеческое имя?
– Вряд ли тебе захочется его узнать.
Бен вытащил пистолет и направил его на Краба.
– Я проворнее этой пушки, ковбой, – произнес Краб.
– Скажи мне твое человеческое имя.
