– Каких-нибудь рачков и рыбьи потроха.
– Потроха?
– Ну да. Не целую рыбу, человек. Просто потрошки. Обычно целая рыба достается акулам.
– Ой.
– И червячков.
– Не знаю, найдутся ли на столе червячки или рыбьи потроха.
– Ну, значит, тот, кто накрывал на стол, полный идиот. Ты иди мойся, а когда вернешься, я прыгну в воду и отыщу что-нибудь себе на ужин. Сам. Вы, люди, прямо такие добрые, сил нет.
Бен спустился на нижнюю палубу, где располагались каюты. Они были полностью меблированы, включая накрахмаленное постельное белье и вазу с цветами на тумбочке. В каждой каюте имелась своя ванная с чистыми полотенцами, мягкими мочалками для лица и халатами. Он сорвал с себя мокрые шорты вместе с изорванной футболкой и прыгнул в душ. Как только на него обрушилась вода, ему захотелось растаять и впитаться в кафель. Он зажмурил глаза и подставил лицо упругим струям, затем разжал раненую руку и глядел, как с нее стекает кровь. Все тело было в неглубоких порезах и ссадинах от полета сквозь стекло, однако не требовались ни швы, ни прижигание ран раскаленной стрелой.
Он вышел из душа и надел пушистый махровый белый халат, который приятно щекотал тело. Он припоминал, хотя и медленно, что такое снова почувствовать себя хорошо. Это все еще оставалось возможным.
Под раковиной стояла аптечка первой помощи, где нашлись пузырек с перекисью водорода, марлевые повязки, лейкопластырь и ибупрофен. Он плеснул на руку перекисью и смотрел, как та пузырится. Пощипывание ему даже понравилось. Потом он перевязал рану, проглотил три таблетки (он гордился тем, что может принимать таблетки без воды), поднялся наверх, схватил со стола хвост омара и принялся жевать его, как хот-дог, когда возвращался на мостик. Под пультом он обнаружил моток изоленты и замотал ею соединенный на живую провод зажигания.
– Выглядишь посвежевшим, – заметил Краб.
– Мне поспать надо.
– А как же моя кормежка, козел?
Бен выключил двигатели. Катер замедлил ход и начал дрейфовать.
– Давай дуй.
Краб торопливо скатился вниз и плюхнулся в воду. Через несколько секунд он вернулся.
– Что? – удивился Бен. – Уже?
– Ты на меня посмотри, обжора, – ответил Краб. – Я что, похож на того, кому надо полкило, чтобы наесться?
– Понял.
Он снова завел двигатели и посмотрел на полосы светящихся водорослей, смыкавшиеся где-то за горизонтом.
– Мне очень надо поспать, Краб. Но мы должны держать курс.
– Тогда давай по очереди. Я на вахте. Ты отдыхаешь. Если мне понадобится тебя разбудить, ущипну тебя за задницу, чтобы ты проснулся.
– Годится.
Бен спустился в одну из кают и постарался уснуть, лежа на кровати, но все без толку. Мозг отказывался отключаться. Спать хотелось просто страшно. Всего-то – на несколько часов забыть обо все этой гадости. Спи. Хватит думать. Просто спи, дурень.
И все же глаза оставались открытыми. Бен стянул с кровати одеяло, схватил подушку и потрусил обратно на мостик. Там он размел по углам последние осколки стекла из разбитого окна и растянулся на полу. Здесь, вблизи океана, воздух оказался теплее. Где бы он ни находился, снаружи стоял совсем не ноябрь.
– А почему там две луны? – спросил он у Краба.
– Не знаю.
– Я что, какой-то сон вижу?
– Нет.
– А ты знаешь этого Постановщика, о котором говорила старушка?
– Нет. А откуда у тебя этот шрам?
– Что?
– Ну этот здоровый шрам у тебя на лице. Откуда он взялся?
Бену вопрос очень не понравился.
– Я сцепился, – ответил он, – с акулой.
– Да врешь ты все.
– Верно. Все вру. Это собака меня приложила.
– Что за собака?
– Ротвейлер.
– Вот черт, извини.
– Не надо так. Не извиняйся. Люди всегда извиняются, когда я им об этом рассказываю. А мне от их извинений не легче.
– Ну хорошо. Пропади она пропадом эта собака. Так лучше?
– Ну да, получше, – рассмеялся Бен.
– А ты любишь собак?
– Не так чтобы очень.
– А у тебя собака есть?
– Еще чего.
– А почему ты вернулся сюда, вместо того чтобы развалиться в шикарной спаленке?
– Не мог заснуть, – ответил Бен.
– А что так?
– День выдался долгий. И подружиться с говорящим крабом – не самое в нем жуткое. Мне нужно много о чем покумекать.
– А куда мы плывем?
– Понятия не имею. Рука вот болит, сил нет.
– Тогда думай о семье.
– А что с ней?
– Да ничего. По-моему, если станешь думать о них, так и болеть меньше будет.
– Ну да, от мыслей о них у меня тоже все внутри болит.
– Может, это не та боль, чуть получше.
– Может.
И Бен принялся думать о картинке, которая высветилась у него на телефоне всего на несколько секунд. Он мог закрыть глаза и нарисовать жену с детьми на задней поверхности век. Внутренним взором он мог сделать фотонегатив. Пиццерия. Дешевая красная скатерть. Тереза, смущенно потирающая кольцо. Он раскрашивал картинку, пока наконец не отключился.
* * *
Проснувшись, он оказался в постели. В своей постели. В огромной кровати с тумбочками по краям на втором этаже своего дома. Он взглянул на часы. Пять утра. А ты разве только что не на катере был? Катер? Какой катер? Нет никакого катера. Ты у себя дома. Дома, как всегда…
На кровати он лежал один. Терезы рядом не было. Она еще не вернулась с ночного дежурства в больнице «Шейди Гроув». Он встал, пошел отлить и в окошко ванной взглянул на луну. Всего одна луна. Он услышал, как внизу открылась входная дверь. В одних трусах он вышел в коридор на втором этаже. Остальные спальни были закрыты, дети крепко спали.
И тут он услышал доносившийся из гостиной плач. Он тихонько спустился вниз и увидел скорчившуюся на диване Терезу, так и не снявшую медицинское облачение и черные сабо. Она не шевелилась.
– Тереза?
Она протяжно застонала. Он сел рядом, обнял ее и запустил пальцы ей в волосы.
– Все нормально?
– Не могу об этом говорить, – ответила она.
Он легонько похлопал ее по ноге, изо всех сил стараясь не переступать тонкую грань между сочувствием и нежностью.
– Все хорошо, – сказал он ей. – Не надо ничего говорить.
Она взяла себе за правило никогда не разговаривать дома о работе. Об этом они договорились еще давным-давно – работа есть работа, и не надо нагружать друг друга своими проблемами. У нее регулярно умирали больные, но она никогда ему об этом и словом не обмолвилась. И такой подход срабатывал. Она очень умно его применяла. Им было удобно молчать, сидя бок о бок. Иногда это становилось лучшей частью дня, если учесть, что дети надрывались как безумные. Они с Терезой умели молчать.
