Юноша возвращается к своим записям, а Юкино замечает, что впервые за долгое время у неё поднимается настроение. Из-за такой малости! И это при том, каким беспросветным видится ей каждый новый день.
«Странно», — удивляется она, отхлёбывая пиво, и снова обводит взглядом залитый дождём сад.
С неба хлещет с прежней силой. Сосны, если долго в них всматриваться, начинают походить то на гигантские овощи, то на неведомых зверей. Небо окрашено в ровный серый цвет, будто кто-то накрыл Токио крышкой. Волны, разбегающиеся одна за другой по поверхности пруда, ведут нескончаемую болтовню. Дождь колотит по крыше, как неумелый ксилофонист, то вроде находя ритм, то теряя...
«Прямо как я, — думает Юкино. — У меня вообще нет чувства ритма. Мама играла на фортепиано и прекрасно пела, а для меня музыка была сплошным мучением. И почему так?» В детстве все её одноклассники на диво ловко играли на ксилофоне. И владели магическими пассами, извлекавшими мелодию из блокфлейты. Кстати, почему каждый человек на свете, кого ни возьми, умеет петь в караоке? Как люди умудряются запомнить столько песен, а потом исполнять их без малейшей запинки? В школе этому не учат, и курсов таких нет. Неужели все втихую тренируются сами по себе? Он вот тоже иногда водил её в караоке, но...
— Извините... — вдруг окликает её юноша, и от неожиданности Юкино хватает только на глупое «А?» в ответ. — Мы с вами нигде не встречались?
— Вряд ли, — говорит она поневоле резким тоном.
Что с ним? Почему он так на неё смотрит? Неужели пытается заигрывать?
— Ох, простите. Обознался, — неловко извиняется юноша и сконфуженно опускает глаза.
Видя это, Юкино успокаивается.
— Ничего страшного, — говорит она, на этот раз мягко и с улыбкой. Он и правда принял её за кого-то другого. Только и всего.
Юкино отпивает ещё один глоток. Где-то вдалеке тихо ворчит гром, словно небеса тем самым подсказывают ей, что делать. Не отнимая банку ото рта, она украдкой смотрит на своего соседа.
Коротко подстриженные волосы. Умное лицо, и лёгкая упряминка во взгляде и сведённых бровях. На щеках слабый румянец — наверное, он всё ещё стыдится их разговора. Слегка вздувшиеся мышцы на шее странным образом придают ему взрослый вид. Телосложение худощавое, одет в ослепительно белую сорочку и серый жилет... И тут Юкино замечает нечто, что заставляет её тихо вздохнуть.
«Вот оно что...» — думает она. Так же как расплывается по воде акварель, в душе всеми красками расцветает озорное настроение.
— Может, мы и встречались.
Юноша удивлённо вскидывает голову и смотрит на неё. Будто заполняя возникшую паузу, снова гремит гром.
«О, если б грома бог», — тут же всплывает в памяти строчка из стихотворения. И с лёгкой улыбкой Юкино вполголоса произносит:
— О, если б грома бог...
Она берёт зонт и сумку, встаёт с места. Смотрит на юношу сверху вниз и продолжает:
На миг здесь загремел
И небо всё покрыли б облака и хлынул дождь,
О, может быть, тогда
Тебя, любимый, он остановил
[9].
Юкино заканчивает стихотворение уже на ходу. Открывает зонт и выходит из беседки. В ту же секунду купол зонта, превратившись в подключённый к небосводу динамик, доносит до её слуха музыку дождя. Она буквально спиной чувствует, что юноша ошеломлённо смотрит ей вслед, но не останавливается.
«Интересно, теперь-то он догадался?» — беззвучно хихикая, думает она, переходит каменный мостик и направляется к выходу из сада. Сейчас ему, наверное, уже не разглядеть её за деревьями.
«Приятный сегодня был день», — думает Юкино, но тут же вспоминает, что день только начался. Яркое чувство радости понемногу растворяется в серой мгле.
Это случилось на уроке классической литературы, когда Юкино училась в средней школе.
В качестве примеров старинной японской поэзии в учебнике было приведено по одному стихотворению из сборников «Манъёсю»
[10], «Кокинсю»
[11] и «Синкокинсю»
[12]. Внимание тринадцатилетней Юкино, непонятно почему, захватило стихотворение из «Манъёсю»:
На полях, обращённых к востоку,
Мне видно, как блики сверкают
Восходящего солнца.
А назад оглянулся —
Удаляется месяц за горы...
[13]
Она ещё не осознала смысл прочитанного, как чёрные буквы на странице учебника растаяли, и на их месте возникла пурпурная полоса зари над краем равнины. Затем сцена поменялась, как если бы Юкино обернулась назад, и перед ней появилась горная гряда на фоне ультрамаринового неба, в котором одиноким пятнышком, будто пририсованная, висела белая луна. Никогда прежде текст книги не влиял на неё так сильно и не вызывал к жизни столь яркую картину.
«Что со мной происходит?!» — как громом поражённая, думала Юкино, когда послышался мягкий голос Хинако-сэнсэй, их учительницы:
— Автор наверняка видел вот что...
Она подошла к доске с мелом в руке и увлечённо принялась рисовать. Вот появился крошечный силуэт человека верхом на лошади. Его окружило небо, в котором розовый, жёлтый, голубой и синий цвета плавно переходили один в другой. И в довершение — маленькая белая луна. У Юкино по коже побежали мурашки: «Один в один то, что увидела я!»
После уроков она поведала об этом на занятии в художественном кружке, и развеселившаяся Хинако-сэнсэй сказала высоким детским голосом:
— Да что ты говоришь! Потрясающе! Наверное, в нас с тобой одновременно вселился дух Хитомаро!
[14]
