Юкино невольно охает и вскакивает с места. Постой. Не уходи пока. Ты же без зонта! Может, подождёшь, пока утихнет дождь?.. Нет. Неправильно. Нельзя так говорить. Юкино молчит и заставляет себя опуститься обратно на табуретку. Его шаги удаляются. Слышно, как он обувается, как поворачивается ручка. И наконец...
Хлоп!
Закрывается дверь.
И в тот же миг её охватывает неистовая ярость.
— Дурак!!! — вопит она во весь голос, хватает табуретку, на которой только что сидела, заносит над головой, ещё чуть-чуть — и швырнёт.
Но там, куда направлен её свирепый взгляд, уже никого нет. Пар вышел, она медленно опускает руки, ставит табуретку и снова на неё садится.
— Дурак... — шепчет она ещё раз.
Какой же ты дурак, Акидзуки-кун!
Изображаешь тут несчастного, чью любовь отвергли. Прикидываешься, что не сделал ничего плохого. А ты хоть знаешь, что я пережила за летние каникулы, когда ты в беседку и носа не казал? Ты-то, школьник, всё это время только развлекался. Обедал каждый день с семьёй. Наверняка шатался по кафешкам с какой-нибудь одноклассницей. И ты уж точно понятия не имеешь, чем живут женщины старше двадцати.
У неё щиплет в носу. Горячее дыхание застревает в горле, в груди тяжесть, глаза наполняются слезами. Не позволяя им пролиться, она с силой прижимает ладони к лицу. Мокрые веки с изнанки покрываются тонким белым узором, похожим на лабиринт. На столе беззвучно стынет нетронутый кофе.
«Это из-за тебя наше время закончилось!» — почти с ненавистью думает Юкино. Ты и правда ещё ребёнок. Не скажи ты ничего такого, и мы смогли бы снова вместе пообедать. Обменялись бы номерами телефонов, в день отъезда — как знать? — ты пришёл бы меня проводить, и мы бы завершили наши отношения тихо, мирно и почти безболезненно.
Ведь я-то терпела.
Ведь я-то молчала.
Я же не сказала: «Я тебя люблю».
...но подумала.
Юкино отводит ладони от лица, медленно поднимает голову. Она всё время гнала эту мысль прочь, но теперь...
Она как ужаленная вскакивает с места.
С разгона врезается всем телом во входную дверь, вылетает в коридор. Проскакивает мимо лифта, на котором висит табличка «Ремонт», и распахивает дверь аварийного выхода. Серые потоки с неба хлещут всё сильнее. Юкино бегом спускается по узкой лестнице, пристроенной снаружи к стене дома. Дождь не переставая плещет на ступеньки; на полиуретановом покрытии то тут, то там скапливаются лужи. Ноги громко шлёпают по воде и скользят. Не удержавшись, Юкино с небольшой высоты падает вниз. На лестничной площадке она тут же выставляет руки, но успевает сильно поцарапать щёку об пол. Одежда спереди вновь намокает. Но Юкино не замечает ни боли, ни холода. Она поднимается и снова бежит. Спрыгивает на очередную лестничную площадку и там, успокоившись, останавливается.
Он стоит пролётом ниже. Положив локти на перила, доходящие ему до груди, он смотрит на подёрнутый дымкой дождя город. Прямо над ухом ворчливо шепчет гром, словно он нарочно докатился сюда от самого дальнего края неба.
«О, если б грома бог...»
Только эти слова, так опрометчиво брошенные тогда у озера, приходят ей на ум.
И — будто они прозвучали в голос и достигли его слуха, — он медленно оборачивается.
Я и представить не мог, что Юкино-сан за мной погонится.
Хотя, возможно, я на это надеялся и потому остановился здесь. Точно не пойму.
Она медленно спускается по лестнице.
— Послушай... — шевелятся её губы, но Такао, не желая ничего слушать, не даёт ей закончить:
— Юкино-сан, забудьте, что я вам сказал.
Слова льются свободно, звучат отчётливо, будто он заранее подготовил свою речь. Буравя её взглядом, он говорит то, что, как ему кажется, обязан сказать, то, что ей следовало бы знать:
— Вообще-то, я вас ненавижу.
На щёки попадают капли дождя. Юкино-сан с невыразимой печалью прикрывает глаза.
«Ненавижу этот ваш жалобный вид», — и правда думает Такао.
— Я с самого начала... счёл вас неприятным человеком. Сидите с утра пораньше в парке, хлещете пиво, со стишками странными пристаёте...
Пока он говорил, все чувства, которые она, Дева Дождя, заставила его пережить — сомнение, раздражение, ревность, восхищение, — и все его страстные желания, мольбы, надежды и разочарования постепенно превращались в гнев. Он уже не мог остановиться.
— Меня обо всём расспрашиваете, а о себе — ни словечка... Вы даже знали, что я учусь в вашей школе! Это подло!
Ненавижу. Ненавижу эту женщину. Стоит тут с оскорблённым видом, вот-вот расхнычется. Как же я её ненавижу!
— Знал бы я, что вы учительница, ни за что бы не заговорил про туфли. Вы же всё равно считаете, что ничего не получится, что моей мечте не сбыться. Ведь так? Почему вы этого не сказали?! «Пусть он по-детски рассуждает, но для компании сойдёт». Вы так решили?
Ненавижу. Разорался тут, как маленький ребёнок. Как же я себя ненавижу!
— Даже если я чем-то... кем-то увлёкся, мне ничего и никогда не светит! Вы всегда это знали!
Презираю себя — так позорно расплакаться на глазах у женщины. Презираю тебя — довести меня до такого, хотя я уже давно пытаюсь стать взрослым.
— Так бы сразу и сказали: не путайся под ногами! Иди в школу, мальчик! Ты мне противен!
А иначе я буду любить тебя до конца жизни. Я люблю тебя, люблю, люблю, и с каждой секундой — всё больше.
— И знаете что?
Да ты издеваешься! Тебе-то чего реветь?
— Так всегда и живите! Делайте вид, что вам на всё плевать!..
По щекам Акидзуки-куна катятся слёзы.
И он кричит:
— Вы навсегда останетесь одна!!!
От его крика у меня перехватывает дыхание.
Я больше не могу терпеть.
Босые ноги несут меня вперёд.
Всё происходит одновременно.
Она стискивает меня в объятиях, от сладкого аромата сердце рвётся из груди, я слышу, как она разражается громкими рыданиями.
Этот звук обрушивается на меня потоком, и я перестаю дышать.
Сотрясаясь всем телом, Юкино-сан зарывается лицом мне в плечо. Кончик холодного носа прижимается к моей шее, она надрывно плачет, как маленький ребёнок. От неожиданности я не могу пошевелить и пальцем.
— Каж... тро...
Сквозь слёзы пробиваются обрывки слов.
— Каждое утро...
Её влажное дыхание обжигает мне правое плечо.
— Каждое утро... я надевала костюм... чтобы... пойти в школу...
