Мы замолчали. Эзра покачался из стороны в сторону.
– Ну что… Я все испортил?
– Что ты испортил?
Он пожал плечами:
– Возможность… взаимной привязанности.
Я изумленно хлопнула его по плечу.
– Это из Джейн Остин. Ты что, читал Джейн Остин?
Он кивнул:
– Увидел, какую книгу ты оставила тогда на поле, и купил себе такую же.
– «Чувство и чувствительность»? Зачем?
– Чтобы у нас появилась тема для разговора. Не знаю, заметила ли ты, но я не то чтобы гений непринужденных бесед.
– И как ты собирался завязать беседу об Остин?
– Не знаю. Ну, мы могли бы тусоваться вместе, повисла бы неловкая пауза, и я бы бросил невзначай: «Блин, Уиллоуби такой козел, скажи?»
– Он не козел. Козел, но не совсем. Самый большой гад у Остин – мистер Уикхем.
– Точно, Уикхем. Ненавижу этого урода.
– Ты и «Гордость и предубеждение» прочитал?
– Ага. Решил сначала, что это продолжение.
До этого никто ради меня не читал ни одной книги. О чем тут говорить, Кайл Моррис, мой парень из восьмого класса, и вовсе предложил мне стать его девушкой в эсэмэске!
– Я не умею красиво говорить, как герои этих книг, – продолжил Эзра через пару мгновений. – Но… Мои чувства к тебе – такие же, как у них. Как у тех мужчин по отношению к девушкам, которых они не заслуживают.
Я на мгновение встретилась с ним взглядом. Больше выдержать не могла – слишком стеснялась. И слишком радовалась.
– Некоторые герои заслуживают, – произнесла я. – Кое-кто там замечательный и вовсе не кретин.
Он широко улыбнулся, обнажив свои слегка кривые зубы.
– Вовсе не кретин. Хорошо сказано. Напишу так в своем резюме.
Я хохотнула. Всего один короткий смешок – и стало тихо. Какое-то время мы стояли на приличном расстоянии друг от друга, и я это очень ясно осознавала, а потом оно внезапно сократилось. Я не помню, кто из нас сдвинулся с места, – я или Эзра. Это и неважно, потому что вот он, Эзра Линли, смотрит на меня сверху вниз и обнимает за талию. Я положила руки ему на плечи, словно мы на дискотеке в средней школе, но не было ни волнения, ни неловкости, и никто бы не потребовал оставить место для Святого Духа. Все ровно так, как надо. Все правильно, все волшебно. А потом он посмотрел на меня, и я ощутила, будто ожила самая чудесная часть книги Джейн Остин. Та, в которой герои наконец вместе.
Расстояние между нами исчезло совсем. Мы с Эзрой поцеловались.
На задворках сознания промелькнула мысль: так вот каково это – целоваться, но затем я перестала думать о чем-то, кроме Эзры, его губах, волосах и руках, которые так крепко меня обнимали.
Если ты знаешь наверняка, что твои чувства взаимны, тебя наполняет такое мощное чувство, что им можно зарядить тысячу электромобилей. Это просто невероятное ощущение. Как будто произошло что-то совершенно невозможное. Самое счастливое совпадение на свете.
И все же, когда мы поцеловались, ночное небо не озарилось светом фейерверков, не заиграл оркестр – в общем, не воплотилось ни одно из избитых клише, которые обычно приходят в голову, когда думаешь о первом поцелуе. Мы не отправились в карете в его роскошную усадьбу и не получили десять тысяч фунтов дохода в год. Мы просто целовались, и это было… абсолютно прекрасно. А потом я прижалась к нему, и мы какое-то время стояли обнявшись. На этот раз Эзра не считал до трехсот. Его дыхание было ровным и спокойным, и меня накрыло чистым и незамутненным счастьем.
Потом мы поцеловались еще раз, пожелали друг другу спокойной ночи, снова поцеловались, а затем – после длинного поцелуя, трех быстрых и серии совсем коротких поцелуйчиков – Эзра наконец сел в пикап и уехал. Я ждала, пока огни его машины не растворятся во тьме, а потом вернулась в больницу, ощущая мягкое, медовое тепло внутри. Губы пылали от нового приятного ощущения.
– Ты какая-то странная, – сказал Фостер, когда я вошла в палату.
Родители оглянулись, но если и заметили что-то, то тактично промолчали.
– Лицо у тебя странное, – парировала я.
– Девон, – одернула меня мама. Но она улыбалась.
39
Фостера выписали рано утром. Ему велели отдыхать, прекратить тренировки и не играть до конца сезона. На попытку протеста папа возразил, что, если он вернется в команду слишком рано, возможно, от футбола придется отдыхать еще три года. Больше Фостер не спорил.
Родители привезли нас к стадиону, чтобы я забрала свою машину. К моему удивлению, ехать домой Фостер захотел со мной. И что еще более удивительно, родители ему разрешили. Я думала, они его еще не скоро выпустят из поля зрения, и точно: они выехали с парковки следом за нами и старались держатся поближе.
Мы с Фостером молчали. Было о чем подумать. Вечер в больнице оказался, мягко говоря, богатым на события, и, кажется, я раньше никогда не чувствовала себя такой счастливой. У меня были друзья. Они приехали, и терпеливо ждали, и привезли сэндвичи, и им было не все равно. У меня был Эзра, и я целовала его улыбку, и это было просто потрясающе. У меня был Фостер, и он нормально себя чувствовал. Я благодарила судьбу за все это, но в то же время мне было больно от осознания, что на самом деле Фостеру плохо, он переживает и оплакивает свою старую жизнь.
Когда мы остановились, я повернулась к Фостеру:
– Как голова?
– Слегка побаливает.
– Тебе нужно отдохнуть. – Я помолчала. – Но в целом-то все нормально?
Он пожал плечами, а затем сказал:
– Марабелль меня бросила.
Фостер не казался расстроенным. По крайней мере, так мне показалось, когда я взглянула на него краем глаза.
– Сочувствую, – ответила я. – А когда?
Не очень-то красиво бросать человека, пока он лежит в больнице. Хотя Марабелль даже и на игре вчера не было.
– Пару дней назад. После тренировки.
– Почему ты мне не рассказал?
– На самом деле мы и не встречались. Просто… Она сказала, что не может быть моей девушкой.
– У нее сейчас голова другим занята.
Он кивнул, помолчал какое-то время, а потом произнес:
– Иногда… – Он покачал головой. – Иногда мне хочется, чтобы все было совсем по-другому. Это плохо?
– Нет. Не думаю.
Мы замолчали.
– Вы поговорили с Эзрой?
– Да.
А еще утром он прислал мне эсэмэску: «Доброеутро».
Я ответила: «Да, доброе. Хорошо спая?»
Он ответил тремя последовательными сообщениями:
