Фостер даже не улыбнулся. Я уже к этому привыкла – и конечно, родители тоже это заметили. Фостер вечно радостно скакал вокруг «тети Кэти» и болтал с ней без умолку, как и со мной. А вот с папой он был холоден. Я думала, он вел себя так потому, что мой папа напоминал Фостеру собственного отца. Разумеется, у наших отцов имелась разница в возрасте, но, возможно, у них были похожие голоса или черты лица, и это могло причинять Фостеру боль. Наверняка я не знала и спрашивать не собиралась.
– Фостеру поможет Эзра Линли, – сказала я, попытавшись разрядить обстановку. Мне казалось, это впечатлит родителей, которые знали о спортивных успехах Эзры.
– Быть не может! – воскликнул папа. – Как так получилось?
Фостер молча пожал плечами. Я кашлянула и ответила за него:
– Мы вместе на физкультуру ходим.
– Я помню. Старшеклассники-одиночки.
– Ага. Ну и как-то во время физры Эзра предложил Фостеру помощь. Да? – Я посмотрела на Фостера. – Так и было?
Фостер жевал кожуру от печеной картошки.
– Ага, – протянул он.
Я взглянула на маму – она никогда не разрешала мне есть кожуру, но сейчас будто бы ничего не заметила.
– Что Эзра тебе говорил? – спросила мама.
– У нас теперь общий секрет.
– Какой? – неожиданно для себя самой произнесла я.
– Если я тебе скажу, – ответил Фостер, – то это уже не будет секретом.
Мама с папой улыбнулись друг другу с таким видом, будто у них двоих тоже есть какой-то секрет.
– Что ж, пусть это останется между тобой и Эзрой.
Фостер молча продолжил жевать.
7
У нас теперь общий секрет.
В среду после встречи с миссис Уэнтворт я наблюдала за тренировкой школьной команды и размышляла о секретах. У меня не было особенных тайн, разве что влюбленность в Кэса. Впрочем, и та ни для кого не была секретом: тайные влюбленности вышли из моды, еще когда я училась в седьмом классе.
А вот у Фостера было много секретов, и, несмотря на привычку чесать языком, хранил он их бережно. Раз в неделю он ходил к психотерапевту и никогда не рассказывал об этих встречах. После смерти дяди Чарли мама Фостера была в ужасном состоянии, и об этом Фостер тоже ничего не говорил. Меня это беспокоило. Беседы с психотерапевтом – это, конечно, личное. Но он ни слова не сказал о маме с тех пор, как мы забрали его из их дома в Калифорнии. Будто у него никогда и не было мамы. Он не говорил о ней, не плакал, не жаловался, и, как по мне, это ненормально.
Может быть, он проявлял эмоции только за закрытой дверью в кабинете психотерапевта. Может быть, час в неделю он рыдал, кричал и бил кулаком в подушку, как обычный человек. А может быть, из-за того, что случилось с его мамой, он больше не мог вести себя нормально.
– Пахнет сырными начос.
Я подняла голову. К моей скамейке пробиралась Марабелль Финч, одной рукой, как обычно, поглаживая живот. Она начала так делать уже на втором месяце беременности, когда животик у нее был еще плоским.
Пока ребеночек не начал расти, Марабелль казалась красивой, тонкой и хрупкой, как сахарная вата или стеклянная фигурка. Но теперь она была уже на шестом месяце и заметно поправилась. Ее лицо стало круглее, тело – полнее, и теперь она больше напоминала настоящего человека – очень красивого человека.
Пока она устраивалась рядом со мной, я понюхала свою подмышку.
– Не от тебя, – сказала Марабелль. – Просто в воздухе витает.
Я втянула носом воздух. По-моему, пахло уличной жарой и четырьмя десятками парней, которые занимались на поле.
– Как ты? – спросила я.
– Нормально. Голова болит.
– Не стоит тебе, наверное, торчать на улице. Слишком жарко.
– А они торчат. – Марабелль указала на поле.
– Им можно.
Марабелль нахмурилась:
– Потому что они мальчишки?
Я вздохнула:
– Пойдем-ка в школу. – По дороге я спросила: – Хочешь газировку или еще чего-нибудь?
– Ребеночек не выносит газировку.
У Марабелль теперь не было собственного мнения. Все решал ребеночек, и, кажется, ему вообще мало что нравилось.
Прошлой весной я была в библиотеке и просматривала книги в отделе художественной литературы. Свернув в очередной проход, я увидела Марабелль. Она сидела на стремянке, а рядом с ней стояла брошенная тележка с книгами. Марабелль сидела прямо, положив ладони на гору книг на коленях, и сосредоточенно смотрела на верхнюю полку напротив себя.
– Привет, – сказала я.
Та не шевельнулась.
– С тобой все нормально?
Марабелль моргнула раз, другой, а затем перевела взгляд на меня.
– Да, – наконец ответила она. – Надо кое-что проверить.
– В какой-то книге? – спросила я, и она засмеялась. Даже расхохоталась, слезы на глазах выступили.
– Нет, – произнесла Марабелль, отсмеявшись. – Не в книге.
Мы пошли в ближайший супермаркет. Пока я пыталась найти нужную стойку, она стояла у витрины со снеками, закрыв глаза и глубоко дыша. На мгновение я решила, что Марабелль волнуется, но затем ее лицо приняло спокойное выражение, и она улыбнулась.
– Что такое?
– Это лучший запах на свете, – ответила Марабелль.
– Что-что?
– Запах сосисок на гриле.
Я даже не знала, как реагировать.
– Пойдем. Нам… В общем, пойдем.
Она взяла тест с собой в туалет и попросила меня сходить с ней. Я стояла у раковины, а она сидела на унитазе, уставившись на тест. На нем не было голубой полоски. Знаю, что раньше тесты меняли цвет, но на этих новых просто появлялась надпись. Буковки маленькие, но очень ясные.
Ох.
Я была поражена до глубины души: во-первых, Марабелль, в отличие от меня, уже занималась сексом, а во-вторых, несмотря на эту пластиковую штуку, в мгновение ока изменившую ее жизнь, она выглядела лишь слегка… взволнованной. Не грустной и не напуганной. Просто взволнованной.
– На нем моча, – сказала Марабелль после затянувшегося молчания. – Представляешь, я держу в руках штуку, на которой моча.
Я взяла у нее тест, несмотря на то что на нем действительно была моча, и несколько раз встряхнула, будто это шар предсказаний, который может изменить ответ.
– Может, он соврал.
Марабелль не ответила. Все это было так странно. Почти смешно. Она не казалась расстроенной. И главное – удивленной.
– Что будешь делать?
Я не хотела об этом спрашивать, но не удержалась. Марабелль подняла взгляд:
