Он отвечал, что это вообще смешно, пойдут в хороший бутик и он все купит.
Валентина разозлилась, просила его не выпендриваться и не демонстрировать свое богатство, потому что это глупо, смешно и вообще неприятно.
– Если ты такой крутой, создай благотворительный фонд, помогай бедным, а здесь мошной не тряси. Мы привыкли все сами. Ну и вообще иди к черту со своим Большим театром! И с Малым тоже.
Через минуту она крепко спала.
За окном поднимался рассвет, появились размытые, все еще нереальные очертания кустов и деревьев. Свиридов с трудом высвободил затекшую руку и осторожно, чтобы не потревожить и не разбудить ее, встал с дивана и на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, пошел к себе. Впрочем, вряд ли что-нибудь ее бы разбудило.
Из-за неплотно закрытого окна комната выстудилась, а постель была неуютной, холодной. Он понял, что уснуть не получится, а если и получится, то позднее утро вряд ли принесет облегчение, успокоение и радость от встречи им обоим.
Он быстро поднялся, оделся, нащупал в кармане куртки то, что собирался оставить перед отъездом – кредитку с приличной суммой на Катино имя, бумажку с мелко написанным кодом и два билета в Большой на «Щелкунчика». Положил все это на прикроватную тумбочку и вышел из комнаты.
Валентина крепко спала.
Он приоткрыл входную дверь и выскользнул на улицу, сбежал. Было холодно и промозгло. Низкий туман окутывал сад и окрестные дома, их было почти не видно. Свиридов поежился от холода и сырости, поднял воротник, наглухо застегнул молнию на куртке и быстрым и бодрым шагом двинул в сторону остановки. Трава была мокрой, и он намочил свои модные, дорогущие мокасины.
Автобуса не было и, кажется, не ожидалось, зато резво бежали машины. Одну из них он и поймал. Договорились, что до Москвы, объявленная сумма его рассмешила.
Старенькую «тойоту» трясло на ухабах. «Не дай бог развалится», – подумал он и через минуту уснул. Проснулся спустя час и понял, что до Москвы еще далеко.
Водителя, молодого и угрюмого, и, по счастью, молчаливого парня, он попросил остановиться у ближайшей придорожной кафешки. Набрал гору бутербродов, каких-то невнятных пирожков, два большущих стакана обжигающего черного кофе, бросил туда много сахару и вернулся в машину. Протянул водиле, тот молча кивнул, никакого спасибо. Ну просто страшно повезло с таким молчуном. Смолотили все за пару минут, и, откинувшись на подголовник, Свиридов блаженно закрыл глаза. Теперь бы в отель – и спать, спать, спать. Сутки спать, да, никак не меньше суток. Но перед этим обязательно в душ, горячий, с сильным напором. И будет счастье и благодать.
Он очень устал.
Все так и было: и горячий душ, и густо заваренный, сладкий, с лимоном, чай, и мягчайшее, шелковистое, прохладное белье. И чистота, и тишина, и покой. Все, о чем он мечтал.
Проснулся он к вечеру, почувствовав волчий голод. Заказал стейк средней прожарки, ведро – так и сказал, ведро! – жареного картофеля, салат из помидоров, если, конечно, рыночные, бакинские или узбекские, а не турецкие, из ближайшего супера – знаем мы вас, аферистов! Его горячо уверили, что это не так.
– Что ж, посмотрим, – угрожающе пробормотал он. – Да, и две бутылки холодного пива. «Гиннесс»? Отлично, «Гиннесс» пойдет.
Включил телевизор и почувствовал себя на седьмом небе.
Покой, тепло, тишина и хороший, сочный стейк. Что еще нужно для счастья? Стейк и вправду был сочным, пиво отличным, помидоры совсем неплохи, а картошка – что вообще может быть плохого в картошке, а уж тем более в жареной!
Он ел с удовольствием, с удовольствием смотрел какой-то дурацкий российский боевик про американскую жизнь, ржал от души над несоответствием и полнейшей глупостью творящегося на экране и при этом был страшно доволен. Потом он бухнулся в кровать в надежде снова уснуть, чтобы не думать. Ни о чем не думать и ничего не вспоминать.
Не удалось. Переспал. В его возрасте столько не спят, это в молодости можно дрыхнуть день напролет, а здесь перебор. Может, пройтись, прошвырнуться по центру, по любимой когда-то Ордынке, Пречистенке, по Садовому? Дойти до Арбата, зайти в какой-нибудь бар, взять виски или джин, а можно хорошего коньяка, например «Хайн», только вряд ли он будет. Хотя нет, здесь, в Москве, есть все, что пожелаешь. Раздумывая, подошел к окну. Нет, не пойдет, неохота – дождь и ветер, погода испортилась, вылезать не хотелось. Пощелкал пультом, с интересом послушал какую-то дичь, политическое ток-шоу, удивляясь и возмущаясь откровенному, наглому вранью. Исплевался и изматерился, выключил и со злостью отшвырнул пульт. Ужас. Просто кошмар, что они вытворяют. Как же противно все это слушать. Бедный, оболваненный народ.
Выключил свет и закрыл глаза. Что осталось? Далекое Пятницкое кладбище, мама, баба Катя и дед Исай. Все, больше у него здесь никого. Стаса давно нет, Вити Рыжего тоже. А Стас был моложе его. Порылся в чемодане в надежде отыскать снотворное. Нет. Не взял, идиот! От насморка взял, от брюха, от горла. А снотворное – нет. Как бы сейчас оно пригодилось! Ну ладно, будем считать слонов или кого там считают?
Ну и пошло-поехало. Какие слоны. Снова накрыло.
Мальвина. Эту чертову куклу с голубыми волосами он сразу назвал Мальвиной. Маленькая старая Мальвина с морщинистым хитрым личиком, с голубыми наивными глазками, с нарисованными домиком бровками и сморщенным, скукоженным, ярко накрашенным ртом. Как он ее ненавидел! Так же, как и ее дурацкую Шарлотт, эту чертову болонку, злющую и брехливую. Правда, с Шарлотт они потом подружились, точнее, примирились друг с другом. Это было после исчезновения Грега, Магды, Лены и Алки и полного осознания окончательного краха всей жизни. Именно тогда он нашел в газете это объявление.
Все просто до некуда – прогулки с собачкой три раза в день, минут двадцать или чуть больше, как дело пойдет. У собачки – так и было написано – чудесный, дружелюбный нрав. Словом, она прекрасна. И телефон.
Решил позвонить ради интереса, чтобы развеселиться, – любопытно, сколько платят за прогулку на свежем воздухе в компании славного зверя? Собак он всегда обожал.
Ответили скрипучим старческим и очень кокетливым голосом:
– Мистер Свиридоф? Ок, жду вас завтра к двум часам дня на собеседование.
На собеседование! Стало еще веселее.
Подумал: «Был бы смокинг, точно бы надел. Бабка, кажется, непроста». Да и адресок будьте любезны, Саттон-Плейс, неслабо. Знаковое местечко, простые и бедные там не живут. Но смокинга не было, а были джинсы с рубашкой.
И дом, и подъезд надежды оправдали: привратник в ливрее, мрамор и бархат, лифтер. Офигеть.
Дверь открыла чернокожая горничная, разумеется, в униформе.
В огромную, в шелке и хрустале прихожую выскочила мелкая сявка – белоснежная, кудрявая и лохматая. Затявкала и зарычала, как заводная. Он в испуге отпрянул.
Вскоре выкатилась и сама мадам, вернее, миссис. Миссис Эббот, Дженни Эббот, вдова мистера Эббота, известного, как позже выяснилось, банкира и финансиста.
