И финальный штрих – дешевый одеколон.
Я кладу прядь волос на листок бумаги. Я не знаю, сколько в ней волосков, но длиной они в несколько дюймов. На одном конце они обрезаны немножко неровно. А на другом – настолько прямо, что я почти слышу щелканье ножниц.
Я запрещаю себе думать о них и дальше. Не хочу видеть перед глазами лицо Наоми, смотрящей на ножницы. И не хочу представлять себе то облегчение, которое она испытала, когда ей отрезали только прядку волос.
Я заворачиваю прядь в бумагу, кладу ее в новый конверт и с помощью губки заклеиваю его. Я не снимаю с рук перчаток до того момента, как письмо оказывается в почтовом ящике. Едва бросив в него письмо, я ощущаю резкий прилив адреналина.
* * *
Работа должна была бы меня отвлечь, но этого не происходит. Все говорят об Оуэне, о Наоми, о том, где он может ее прятать и найдут ли ее когда-нибудь вообще. Кекона не вылезает из клубного дома; у нее не запланирован урок со мной, но она все равно торчит там, болтая с женщинами, по возрасту годящимися Наоми в матери. Сидящие в баре мужчины пялятся в телевизионный экран – на очаровательную исчезнувшую женщину, с которой они бы не отказались встречаться. И никто из них не говорит о «делишках» Наоми в «Ланкастере». Она стала для всех дочерью, сестрой, миловидной и доброй соседкой.
Просто жуть, как все быстро случилось.
С другими было иначе – особенно с Холли. Ее никто не искал. Ведь никто не заявлял в полицию об ее исчезновении.
Мы с Миллисент приняли решение вместе. И мы никогда не обсуждали его после того, как Холли не стало. Мне это даже в голову не приходило. Я слишком сильно беспокоился о том, как бы меня не задержала полиция. И совсем не думал о том, что может последовать дальше. А спустя несколько дней позвонила мать Миллисент. Ее болезнь Альцгеймера еще не развилась настолько, чтобы она забыла, сколько у нее дочерей. Мы не сказали ей, что Холли выпустили из лечебницы, но она это узнала сама – просто туда позвонила.
Именно тогда у нас с Миллисент состоялось первое «ночное свидание». До этого мы с женой просто забавлялись, употребляя это кодовое выражение. Но наступил момент, и нам потребовалось все обсудить без посторонних глаз и ушей.
Когда я рассказал Миллисент о звонке ее матери, выражение ее лица не изменилось. Мы только что отужинали, дети смотрели телевизор, а мы с женой все еще сидели за столом. На ужин у нас были вегетарианские гамбургеры с помидорами и органическим сыром, картофель-фри и салат. И я все еще жевал ломтики картошки, макая их в пряный псевдомайонез.
– Я предполагала, что это случится, – сказала жена.
Я оглянулся – удостовериться, что поблизости нет детей.
В те дни я подскакивал от собственной тени. Я не привык нарушать закон, а тем более кого-то убивать. И вздрагивал от любого звука. Я боялся, что полиция нас вычислит. И каждый день старил меня на год. Так мне, во всяком случае, казалось.
– Нам не следует обсуждать это здесь, – сказал я.
– Безусловно. Поговорим позже, когда дети уснут.
Но я все равно занервничал:
– Нам нужно выйти из дома, пойти куда-нибудь. Хотя бы в гараж. Мы можем сесть в машине.
– Отлично. Значит, у нас будет свидание.
Наше первое ночное свидание состоялось после того, как одиннадцатилетний Рори и десятилетняя Дженна легли спать. Миллисент оставила дверь в дом приоткрытой – на случай, если мы им потребуемся.
Я думал, нам следует сказать матери Миллисент, что мы не видели Холли. Я был не прав.
– Нельзя говорить матери, что Холли пропала, – предостерегла меня жена. – Она начнет ее искать.
– Но она ее не найдет…
– Не найдет. Но она станет искать Холли до тех пор, пока будет помнить о ней.
– Значит, мы соврем твоей матери? Скажем ей, что Холли у нас и с ней все в порядке?
Миллисент помотала головой. И, погруженная в мысли, уставилась на приборную доску.
Наконец она произнесла:
– Другого выхода нет.
Я ждал, опасаясь сморозить новую глупость.
Помнится, когда Миллисент предложила сделать вид, будто Холли жива, мне подумалось, что это не сработает. После всего, что мы сделали, и после того, с чем мы вроде бы покончили, новый обман мог легко все разрушить. Мы никогда толком не думали об этом. И никогда не обсуждали такую вероятность.
– Не сработает, – сказал я. – В конечном итоге твоя мать захочет поговорить с Холли, повидаться с ней. Она приедет сюда или попытается связаться с ней… – забормотал я, перечисляя все возможные варианты. – Вряд ли мы ее сможем убедить в том, что были единственными людьми, кто видел или разговаривал с Холли.
– А почему бы Холли не уехать? – сказала Миллисент. – Из-за меня… Или из-за того, что я напоминаю ей о том, что она вытворяла и почему ее поместили в психушку.
Я начал врубаться:
– Будь я на ее месте, я пожелал бы начать жизнь с чистого листа и уехал из страны.
– Я бы точно уехала из страны, – согласилась Миллисент.
– Ты отправишь матери письмо по электронной почте?
– Нет, обычное письмо. Длинное. В котором дам понять, что со мной, то есть с Холли, все в полном порядке. Просто мне требуется время, чтобы прийти в себя и влиться в общество.
Миллисент послала матери письмо почти через неделю после смерти сестры. Холли написала, что уезжает в Европу подлечиться, найти себя и свое место в этом мире, но будет регулярно писать и звонить. Мать ответила, что понимает. Миллисент вложила в конверт даже фотографию Холли из моего телефона, которую я сделал в лавке. Через некоторое время мать Миллисент приехала к нам в гости и показала это письмо – оно вернулось туда, где его написали.
Уйдя в мир иной, моя теща больше не вспоминала ни об одной из своих дочерей.
30
Первый раз я вижу сообщение, еще сидя в машине у кофейни. Я на полпути между домом и работой – возвращаюсь в клуб после того, как высадил детей у школы. Только остановился, чтобы выпить чашечку кофе. И вот, мой мобильник взрывает новостное сообщение:
ОУЭН СНОВА ПОШЕЛ НА КОНТАКТ
На видео Джош рассказывает о последнем послании от Оуэна. Впервые за долгое время он не выглядит уставшим. Джош стоит перед полицейским участком. Его щеки горят, глаза широко распахнуты – не от кофеина, а от возбуждения. После недельного наблюдения за действиями полицейских, проверявших автобусные остановки для отдыха пассажиров и заброшенные лачуги и сараи, он выглядит совершенно новым человеком.
На экране высвечивается снимок письма. Имя Оуэна четко видно.
«Эта записка – не единственная вещь, которую я получил от человека, именующего себя Оуэном Оливером Рили. В этот листок бумаги была завернута прядь волос. Нам еще не известно, принадлежит ли она мужчине или женщине. Но, пока мы общаемся с вами, полиция проводит ДНК-тест. И, как только мы узнаем его результаты, мы вас сразу же о них оповестим».
