Чем ближе она к нам подходит, тем шире становится ее улыбка. Зеленые глаза жены тоже лучатся. По моим венам разливается облегчение. И только в этот момент я сознаю, насколько извела меня нервозность. Глупо! Я же знал, что не стоит сомневаться в Миллисент.
Я протягиваю жене руку. Она обвивает своей рукой мою талию и наклоняется меня поцеловать. Ее губы теплые, а дыхание пахнет корицей и кофе.
– Как дела у Дженны? – интересуется Миллисент, поворачиваясь к полю.
И я не могу отвести от нее своих глаз.
– Они выиграли.
– Отлично.
Миллисент отходит от меня, здоровается с кем-то из родителей. Они болтают об игре и прекрасной погоде. Но, в конечном итоге, разговор сводится к Оуэну.
После матча мне нужно ехать на работу. В эту субботу забота о детях лежит на Миллисент. И мы с ней только на минутку оказываемся наедине на парковке. Дети уже уселись в машину, пристегнулись и, по своему обыкновению, ссорятся. А мы с Миллисент стоим между нашими автомобилями.
– Все в порядке?
– Все замечательно. Вообще никаких проблем.
И мы опять разделяемся. Я еду в клуб. Я более чем счастлив. Как будто у меня за спиной появились крылья.
* * *
В клубе у меня урок с Кеконой, записной сплетницей Хидден-Оукса. Думаю, она назначила урок на субботу специально – хочет потрепаться об Оуэне, о том, что могло произойти минувшей ночью. Я не ошибаюсь. Она ни о чем другом не говорит – только об Оуэне.
– Пятьдесят три женщины. В новостях говорят, что за прошлую ночь пропало пятьдесят три женщины, – Кекона мотает своей головой. Ее длинные темные волосы скручены в пучок у основания шеи.
– Оуэн не мог похитить пятьдесят три женщины за ночь, – замечаю я.
– Не мог, – соглашается Кекона. – Возможно, он вообще никого не похищал. Но пятьдесят три семейства опасаются, что он это сделал.
Я киваю, пытаясь впитать ее слова. Но в голове они не укладываются. Я чувствую себя не при делах, как будто совершенно не причастен к происшедшему.
26
Мы ждем остальных, чтобы узнать, что случилось. Когда начинаются новости, Миллисент мне подмигивает. Когда кто-то упоминает Оуэна, я кидаю на жену взгляд, понятный только ей. Это наша тайна, которая отделяет нас от всех остальных.
Впервые я испытал подобное состояние после случая с Холли. Потом – после Робин, а затем – после Линдси. После смерти каждой женщины у нас с Миллисент возникал момент, когда мы ощущали себя единственными в этом мире. Почти такое же ощущение мы пережили, когда залезли на тот большой клен. И то же ощущение мы испытываем сейчас, после исчезновения Наоми.
Мы с Миллисент бодрствуем, когда все другие спят.
* * *
К понедельнику у полиции под вопросом остается местонахождение двух женщин. Все остальные нашлись или вернулись домой. Я слышу об этом по радио, пока еду на работу. Я понятия не имею, сколько времени потребуется людям, чтобы установить, кто именно пропал. И от этого у меня возникает сильное желание отправить еще одно письмо Джошу – сообщить ему, что исчезла Наоми. Но я подавляю его.
Ведь, чем больше времени полицейские будут выяснять, какая женщина пропала, тем меньше времени они потратят на ее поиски. А сейчас они даже не знают, кого искать.
Где-то в середине дня мне звонит директор школы. Меня это удивляет – до этого из школы всегда звонили сначала Миллисент. Но директор говорит, что она не отвечает на звонки. И сообщает мне, что в школе произошло ЧП и я должен немедленно туда приехать. Я интересуюсь – уж не Рори что-то натворил?
– Речь о вашей дочери, – отвечает директриса. – У нас с ней проблема.
Примчавшись в школу, я застаю Дженну сидящей в углу директорского кабинета. Нелл Грейджер давно работает в школе и совершенно не изменилась. Она выглядит как милая старенькая бабуся, которая будет трепать тебя за щечки, пока на них не появятся синяки. Дженна уставилась в пол и глаз не поднимает.
Нелл жестом приглашает меня присесть. Я сажусь, а затем замечаю нож.
Шестидюймовое лезвие, нержавеющая сталь. Резная деревянная рукоять. Это нож с нашей кухни. А теперь он лежит на столе директрисы.
Нелл постукивает по ножу своим розовым ногтем:
– Ваша дочь сегодня принесла это в школу.
– Не понимаю, – говорю я, не уверенный, что хочу понять.
– Учительница заметила его в ранце Дженны, когда ваша дочь доставала тетрадь.
Дженна сидит у стены, лицом к нам, но ее голова все еще опущена. Она не произносит ни слова.
– Зачем ты принесла в школу нож? – спрашиваю я.
Дженна мотает головой. Но опять ничего не говорит.
Нелл встает и жестом призывает меня следовать за ней. Мы выходим из директорского кабинета, и Нелл громко захлопывает за нами дверь.
– Дженна не сказала ни слова, – сообщает она мне. – Я надеялась, что вы или ваша жена допытаются у девочки, зачем ей нож.
– Мне и самому хотелось бы это узнать.
– Значит, это не то, что вы…
– Дженна никогда не проявляла агрессивности или жестокости. Она не играет с ножами.
– И все же… – Нелл не заканчивает предложения. Да и не должна.
В ее кабинет я возвращаюсь один. Дженна, как сидела, так и сидит. Она не сдвинулась со своего места ни на дюйм. Я подвигаю стул ближе к ней и сажусь.
– Дженна!
В ответ молчание.
– Ты можешь мне объяснить, для чего тебе нож?
Дочь вздрагивает. Значит, моя попытка ее разговорить не безнадежна.
– Ты собиралась кого-то им поранить?
– Нет.
Голос Дженны звучит твердо, не дрожит. И это меня пугает.
– Ладно, – говорю я. – Если ты не собиралась никого порезать, то зачем ты принесла нож в школу?
Дочь вскидывает глаза. В ее глазах нет той уверенности, как в голосе:
– Чтобы защитить себя.
– Тебя кто-то задирает? К тебе кто-то пристает?
– Нет.
Все, что я могу сделать, – это подавить в себе желание схватить дочь за плечи и вытрясти из нее ответ:
– Дженна, пожалуйста, расскажи мне, что произошло. Тебе кто-нибудь угрожал? Тебя кто-то обидел?
– Нет. Я просто хотела…
– Хотела что?
– Я не хотела, чтобы он причинил мне боль…
– Кто?
– Оуэн, – шепотом признается Дженна.
Удар под дых! Сильный, болезненный. Мне и в голову не приходило, что Дженна может бояться Оуэна.
Потрясенный, я обнимаю ее за плечи:
– Оуэн никогда не сделает тебе больно. Ни за что на свете! Ни за миллион лет, ни за миллиард.
