«Соловей» отпел свою арию, но хозяева не спешили подойти к двери.
— Звони, еще, — потребовала Алина.
Вторая попытка была столь же безрезультатной, что и первая.
— Может, она жила одна? — пришло мне в голову.
— Не хотелось бы, — испугалась Алина. — Куда мы труп в этом случае денем? Можно, конечно, гроб из автобуса не забирать и тем самым отомстить Калюжному.
— Нет, это непорядочно, — отвергла я Алинино предложение.
— Тогда придется нам самим хоронить Редькину, — вздохнула Алина и отошла к соседней двери. — Сейчас узнаем, одна жила Редькина или с кем-то.
Только Алина коснулась пальцем кнопки звонка, как дверь тут же отворилась. Женщина средних лет смотрела на нас настороженно и строго:
— Вы к кому? — спросила она.
По тому, как она быстро открыла дверь и задала вопрос, я поняла, что все это время она стояла под дверью и прислушивалась к нашему разговору.
— Вообще-то мы к Редькиным. Вы не знаете, когда они бывают дома?
— Редькиным? Вообще-то в этой квартире Редькина одна — Ирка. Но ее недели полторы нет дома. Где она, я не знаю.
— А она жила одна?
— С братом жила, Вовкой, только фамилия у него не Редькин, а Горохов. Ирка успела сходить замуж и вернуться в родные пенаты с другой фамилией.
— А вы не подскажите, когда можно увидеть Владимира?
— Ой, не знаю, — женщина покачала головой, да так обречено, что у меня вмиг растаяли все надежды избавиться от трупа Ирины Ивановны. — Под следствием он.
— Как так? Давно?
— Неделю назад приезжали из полиции с обыском. Меня в понятые брали и Дмитрия Захаровича из пятой квартиры. Даже не знаю, что Вовка мог натворить. Вроде бы нормальный парень, не хулиган какой. Техникум закончил, работал где-то. Пьяным я его никогда не видела. Жил тихо и мирно. Что с ним могло случиться, не представляю. Может, подставили?
— А в квартире что искали?
— А фиг его знает, что искали. Ничего не нашли. Про Ирину у меня спрашивали, мол, куда она подевалась. Да разве ж я знаю? Передо мной соседка не отчитывается. Живет тихо, не скандалит, не ругается. И на том спасибо. Вот в восьмой квартире семейка живет. Врагу не пожелаю таких соседей. Мат, вопли пьяные постоянно, с утра до вечера. Перегородочки тонкие, все слышно. В семье трое детей. Все мальчишки — отпетые хулиганы. По утрам отец с матерью их воспитывают, а вечером к ним самим участкового надо вызывать. Такое вытворяют.
— А родители Владимира и Ирины живы? Или, может, есть какие другие родственники? — спросила я, заметив, что собеседница начинает уходить от интересующей нас темы.
— Родственники… — женщина не сразу переключилась с соседа-дебошира на тихую Редькину. — Ах, ну да. Отец и мать живут за городом, в деревне. У бабушки Ирины был домик. После смерти старушки родители перебрались жить на природу, а городскую квартиру детям оставили.
— А адрес нам их не подскажите? Или хотя бы скажите название деревни.
— Да что случилось? — насторожилась соседка.
— Ирина погибла, — выдохнула я. — Мы должны связаться с ее родственниками, чтобы передать гроб с телом.
— Ой, горе-то какое! Как же его старикам пережить? Я даже не знаю, сказали ли им, что сын в тюрьме. А тут еще и дочка умерла.
— Вы адрес знаете? — повторила вопрос Алина.
— Да я так и не вспомню название той деревушки, — расстроилась женщина. — То ли Карловка, то ли Карповка. Анна Ильинична, мать Ирины и Владимировна, хвасталась, что рядом с деревней озеро — считай, курортная зона. Вот бедняжка-то! Как же Ирина погибла? Ее потому так долго не было? Давно это случилось?
— Два дня назад.
— А почему ж сразу не сообщили?
— Ирину убили в Венгрии. Сегодня только тело доставили. Мы сразу к вам.
— Постойте, у меня, кажется, где-то записан номер телефона сестры Анны Ильиничны, тетки Ирины. Да вы заходите. Что мы на лестничной площадке стоим? — соседка пропустила нас в тесную прихожую. — Так, сейчас, найду, — она взяла с полки телефонную книжку и стала перелистывать страницы. — Ага, вот. Зоя Ильинична Нестерова — сестра Анны Ильиничны. Диктую номер.
Записав номер, мы простились с соседкой Ирины Редькиной.
Глава 14
— Через полчаса у нас встреча с водителем автобуса, — напомнила мне Алина. — Надо ехать труп забирать.
— Прежде чем забрать труп, надо определиться, куда его везти, — вздохнула я. — Черт, надо было оставить вещи Редькиной у соседки. — Я посмотрела на руку, в которой держала сумку покойной. — Теперь таскайся с ней везде.
— Где ты собираешься таскаться? — поинтересовалась Алина. — Сейчас позвоним Зое Ильиничне и возьмем адрес родителей Ирины.
— Ты собираешься доставить гроб в деревню?
— Нет, в «Пилигриме» поставим на видное место, в качестве рекламы, — зло пошутила Алина. — Или в подъезде перед дверью. Конечно, в деревню.
— Может, у тетки ключи от квартиры есть?
— Ну есть, дальше что? Гроб в квартире будет стоять, пока брат из тюрьмы вернется?
— Верно, что-то у меня после дороги мозги совсем не соображают, — призналась я. — Слушай, а давай Воронкову позвоним.
— У тебя точно с головой плохо. Зачем мы будем звонить Воронкову? Чтоб лишний раз услышать: «Где вы, там и труп»?
— И все же, не всегда Сергей Петрович такой язвительный и вредный. Он майор полиции. Может, что-то дельное нам посоветует. Может, мы не имеем права предавать земле тело насильственно убитого человека.
— Марина, преступление совершенно в чужой стране. Там к нам не было никаких претензий, и, уж поверь, здесь лишний «глухарь» никому не нужен. Не надо звонить Воронкову. Сами отвезем тело, сдадим с рук на руки.
— И все равно, не хочется мне ехать в деревню. Оправдываться перед несчастными стариками…
— Тебе-то с какой стати оправдываться? Не ты же Редькину пристрелила? Наоборот, тебе «спасибо» сказать должны. Родственникам не пришлось по инстанциям и моргам ходить, транспорт заказывать, с таможней общаться.
— Ладно, — скрипя сердце, согласилась я. — Давай звонить Зое Ильиничне.
Зое Ильиничне взялась звонить я. Все рассказала, выразила соболезнования. Дама поойкала, попричитала, а потом вдруг поинтересовалась:
— И что же теперь с Ирочкой будет?
Когда она так спросила, я подумала, что Зоя Ильинична не поняла, или прослушала, или, что еще хуже, дама с возрастом потеряла остатки разума.
— Как что? Я же вам говорю, Иру убили. Хоронить надо.
— Нет, хоронить ее нельзя.
— Как нельзя, если уже надо — третьи сутки пошли.
