Ни проронив ни слова больше, ворон взмахнул сильными крыльями и взмыл в ночное небо, снова оставив Гримнира одного. Он обернулся и посмотрел на стены Дублина, на мерцавшие с укреплений и земляных валов факелы и крыши цвета крови; он усмехнулся. Сучка была храбра, в этом ей не откажешь. На переговоры его зовет? Для этого нужно иметь яйца покрепче, чем у многих мужчин. Но не врет ли она? В этом Гримнир был готов ей и отказать. Сучке Полудана-то.
Гримнир углубился в темнеющий лес и поднялся на вершину Каррай Ду. Здесь, в тени Черного камня, он расставит силки на Дублинскую ведьму…
Глава 26
Ирландское войско встало лагерем в Килмейнхеме, где еще дымилась на крышах солома, а от камней шло тепло сотни пожаров, бушевавших после набега. И из ее пепла тотчас же восстала, словно сказочный феникс, другая деревня, больше и гораздо пестрее прежней. На кривых улочках поставили палатки; некоторые – просто растянутые над тремя кольями плащи, а другие – роскошные шатры из вышитой сарацинским узором разноцветной ткани, привезенной с загадочного Востока, купленной на рынке в Хлимреке или самом Дублине.
Хоть все они и собрались под общим знаменем, каждый ставил палатку рядом с братьями по крови и клану; в центре таких тканевых кварталов горело пламя костров. Быстро отужинав вместе со своими солдатами и назначив в неверном свете пламени караульных, вожди и капитаны поплелись по длинному склону к облюбовавшему разрушенный монастырь Бриану мак Кеннетигу – на поклон к верховному королю Эриу.
Внутренний двор освещали факелы. Триста лет монастырь нес свою вахту, наблюдая с гребня горы за бурными водами реки Лиффи, и эти столетия не прошли для него даром. Почерневшие от давнего пожара камни густо поросли мхом; лишенный крыши, открытый всем ветрам монастырь – названный в честь Святого Майнэнна – миновала незавидная участь насеста для птичьих стай или коровьего пастбища: сквозь его растрескавшуюся брусчатку смогли пробиться лишь пучки сорняков. Вместо этого его стены превратились в мозаику из выведенных язычниками рун, пиктограмм и похабных рисунков.
Снаружи, сидя под навесом из добротной ткани, вершил правосудие король Бриан. Хотя ему уже минуло семьдесят, а его волосы и борода посеребрило время, Бриан все равно внушал страх: тень прожитых лет не погасила горящее в глазах опасное пламя и не сломила сталь, звучащую в его речах. Он слушал отчеты своих капитанов из Мюнстера и Коннахта, к которым пришли на подмогу боевые отряды галлогласов из Альбы, что за Ирландским морем, и облаченные в кольчуги даны Хлимрека, недавно обращенные в христианство. Возглавлял совет его старший сын и наследник, Мурроу мак Бриан. Как и отец, он внушал страх – поджарый и крепкий, с серебром в черных волосах и боевыми отметинами на суровом лице. Под накинутым на плечи плащом скрывалась кольчуга, выкованная в традициях королевства Дал Каш.
– Я отдал приказ, Мурроу, – сказал Бриан. – Кто его ослушался? На чьи плечи легло бремя вести за собой авангард?
Принц обернулся и кивнул на стоявшего среди капитанов Коннахта Кормака О’Руэрка.
– Эта честь выпала мне, сир, – выступил вперед Кормак. По счастью, ни движения, ни выражение лица не выдавали его волнения. – Я вел Уи Руэрков из Лох-Гилла впереди основного войска. И это мы прогнали захватчиков с этой земли.
– Это мой сын не смог донести до тебя мое пожелание?
О’Руэрк покосился на Мурроу, почерневшего от злости.
– Именем Господа, отвечай!
– Нет, сир.
– Тогда скажи мне, керн: по какому праву ты решил, что можешь идти против воли своего короля? – зарычал Бриан. Назвав его «керном», именем простого воина, он унизил достоинство О’Руэрка в глазах других капитанов; услышав это оскорбление, тот залился краской. – Я спускаю вам грабеж, раз уж все, чем владеют эти иноземцы, было отнято у нашего народа, – но я не терплю бойни…
– Вините чертовых данов! – огрызнулся О’Руэрк. – Да, вините их за то, что не ушли с дороги! Вините за то, что вцепились в свои жалкие пожитки! И если вам нужно найти виноватых, сир, то возложите вину на тех, кто этого заслуживает: прямо на головы этим грязным свиньям, которые не на жизнь, а на смерть сражались за землю, что им не принадлежит, и померли все до единого!
Повисшую тишину заполнила угроза расправы. Мурроу сжал покрытые рубцами ладони в кулаки, готовый задушить присягнувшего ему капитана. Но не сдвинулся с места. Как и никто другой, кроме короля. Скрипнул трон – Бриан мак Кеннетиг медленно подался вперед и прожег О’Руэрка взглядом, способным плавить железо.
– А что насчет детей? – спросил он тихо. – Дети сражались так же яростно, как родители? Запомни, Кормак, сын Эйрта из рода Уи Руэрков, когда сломаются копья и наедятся вороны, ты предстанешь передо мной и ответишь за свои преступления, а если нам обоим суждено пасть от датского топора, то мы вместе станем перед самим Сыном человеческим! А теперь убирайся с глаз моих!
Сжимая зубы и кипя от злости, О’Руэрк небрежно поклонился королю, метнул недобрый взгляд на Мурроу и бесшумно ушел с совета. За его спиной слышались шепотки.
– Все вы, слушайте меня внимательно, – встал на ноги Бриан. Снова воцарилось молчание. – Это войско мое. Оно сражается от моего имени и подчиняется моей власти. А моя власть, – голос короля загремел громом, – моя власть дана мне самим Всевышним! И когда Дублин падет – а он падет! – никто не станет судачить, что король Бриан ведет себя по-христиански, лишь когда ему это выгодно! Родня или нет, но вы будете сдерживать себя и своих людей – или станете мне врагами! А теперь идите. Отдыхайте и готовьтесь к завтрашнему дню.
Вожди и капитаны по очереди кланялись и уходили со двора монастыря, пока там не остались только Мурроу и король. Сын отогнал слугу, поспешившего к его отцу; вместо этого он сам подал Бриану руку, чтобы тот мог опереться. Король устал. За последние несколько недель все чаще давал знать о себе его возраст, и с каждым днем прятать от врагов его немощь становилось все труднее.
Увидев, что сын хмурит покрытый рубцами лоб, Бриан улыбнулся и похлопал покрытой старческими пятнами рукой по поддерживавшей его руке.
– Чего нос повесил, мальчик? Я пока не умер. Хоть и считаю, что эта битва станет для меня последней.
– И что потом? Передашь мне корону и отправишься греться на солнце в Кинкоре? – Мурроу фыркнул, представив себе отца в праздности. – Нет, старик, в тебе еще остался былой пыл.
Отец и сын рука об руку медленно пошли через залитый лунным светом внутренний дворик к палатке Бриана. Простой шатер, подходящий старику своей незамысловатой строгостью; раньше он накрывал четырехколесную телегу, в которой Святой Фланнан привез из Рима вырезанный Святым Петром из голгофского камня крест Кинкоры – подарок Эриу за ее веру. За ней следили четыре юных монаха, день и ночь молившие Всевышнего о благословении, пока сыновья Томонда сидели вокруг и точили ужасные секиры Дал Каш.
С помощью Мурроу Бриан встал на колени и поцеловал основание креста, прежде чем зайти в королевский шатер. Войдя, его сын вздрогнул от душного тепла и плесневелой старческой вони, которую едва скрывали пахнувшие ладаном струйки дыма. На срединном шесте шатра мигала лампа, под ним дымилась жаровня. Король отпустил руку Мурроу, шаркая ногами, подошел к лежанке и опустился на нее с отчетливым стоном.
