Иногда я выхожу на крыльцо с чашкой кофе, сажусь на складной стул и наблюдаю за ней или помогаю, когда ей требуется помощь. Несколько месяцев назад она избавилась от черного цвета волос, ее натуральный цвет не такой вызывающе алый, как в Архиве, а каштановый с рыжиной, в тени темный, на солнце – цвета осенних листьев.
Каждое воскресное утро мы едем на юг, на природу, и несколько часов бродим по глинистым тропам вдоль прорезающих подлесок ручьев, по уродливым бурым рощицам, где металлические таблички предостерегают не пить воду из-за возможной радиации или заражения от животных, вдоль усыпанных мусором озер с раскисшими берегами. Многие мили по знакомым с детства лесам – никакого особого великолепия, просто смешанный лес Огайо и Пенсильвании, но Альбион находит в нем очарование.
Она узнает птиц по пению и замечает, как они порхают в тени, а я никогда не успеваю. Она заправский походник и задает темп, я часто отстаю, потея и пытаясь отдышаться, а когда мы карабкаемся вверх по склону, колени у меня хрустят, будто отсыревшие ветки, наверное, мне стоит сбросить вес, иначе когда-нибудь суставы не выдержат, но я рад с ней гулять.
Порой я теряю терпение от тревоги и начинаю задавать ей вопросы о прошлом.
– Ты как-то упомянула, что вас с Пейтон иногда посылали вербовать других девушек, – говорю я во время очередного похода, тяжело дыша и еле поспевая за ней.
Никогда не поймешь, как она отреагирует на подобные вопросы. Однажды она промолчала целый день, когда я переступил черту, но за несколько месяцев я пришел к выводу, что Альбион хочет поговорить о своих ранах, хотя для нее это и тяжело. Она оберегает себя, расставив границы, и, похоже, взвешивает, насколько ее заденет каждое слово. Я понял, что в доме нельзя говорить ни о чем помимо нашей совместной жизни, но в лесу она больше склонна к откровенности. Не знаю почему, может, здесь она чувствует себя защищенной или вдали от всего, или просто на нее благодатно действует природа, вызывая желание исповедаться.
– Мы некоторым образом были связаны с ближайшей церковью, но ее прихожанам объясняли, что мы живем в приюте, – говорит она. – Несколько девушек пришли к нам через ту церковь, но Китти была очень разборчива, принимая постояльцев. Хотя ты прав, имела место и вербовка, главным образом в университетском городке. Кому-нибудь из нас велели подружиться с определенной девушкой и пригласить ее на проповедь. Мы старались общаться с ней каждый день, и не один раз в день, обычно пытались отдалить ее от остальных друзей. Иногда кто-то из нас вел себя слишком агрессивно, и мы ее теряли, но обычно девушки приходили добровольно. Мы выбирали иностранцев по обмену или девушек, которые уже ищут товарищей по вере. Приходили на религиозные собрания в университетском городке и отмечали одиноких девушек.
– Ханна не выглядела уязвимой, – говорю я. – У нее было много друзей.
– С Ханной у нас вряд ли бы получилось, – признает она.
– Но ты этим занималась? Встречалась с девушками и приводила их с собой в тот дом?
– Я была крайне религиозна. Не знаю, способен ли ты это понять, если сам не религиозен, никогда так сильно не ощущал привязанность к Богу. Я считала, что помогаю тем девушкам. – Я не отвечаю, и она добавляет: – Я испоганила всю свою жизнь. Уже ничего не вернешь – столько лет дерьмовых решений. Лишь освободившись от Тимоти и Уэйверли, я поняла весь ужас, который сотворила с теми девушками. Меня охватывает паника, стоит подумать о том, чему я способствовала. Не знаю, что с ними произошло, что с ними сделали Тимоти и Уэйверли, но тогда я думала, будто помогаю привести их к Иисусу. Я была обманута, и мне до сих пор плохо, физически плохо при мысли о моей роли в том доме. Я перестала верить в Бога, пока не поняла, что все мы должны нести свой крест. Я перестала верить в Бога, пока не решила исправить то, что сделала, прикрываясь его именем.
Альбион прибавляет ход, и я отстаю, не могу угнаться за ней, но тут же понимаю, что и не должен, я притормаживаю и позволяю ей оторваться. Когда мы подходим к заводи или какому-нибудь ручейку, она останавливается и слушает. Однажды она спросила меня, христианин ли я, и я ответил, что нет, я не верю в Бога.
– Ты веришь в любовь, – сказала она.
* * *
На фермерском и блошином рынке в Нью-Касле продаются превосходные сливы. По субботам больше всего народа, трудно протиснуться в проходах между рядами навесов или деревянных лотков. Еще здесь продают футболки «Питтсбург стилерз», флаги конфедератов, игру-симулятор боев без правил и клубнику. Мне нужна клубника. Кексы с клубникой и ревенем для Альбион, если я раздобуду рецепт. Я листаю результаты: нужна небольшая кастрюля, клубника, ревень, сахар, мука и масло. Оценка – четыре-пять звезд, но приготовить, похоже, легко. Нам понадобится масло? Набираю Альбион и спрашиваю: «Масло нужно?» Ревень с фермы в Таскаровасе продают по десять долларов за пучок, SmartShopper утверждает, что можно найти и лучшее предложение.
«Масло пригодится», – отвечает Альбион.
Я покупаю сливы, консервы, сладкий перец в полиэтиленовой упаковке, кубики маршмеллоу и темный мед из Огайо. В последнем в ряду ларьке продается самодельное имбирное мыло, которое любит Альбион, я беру несколько штук. И по совету Smart-Shop-per (Лучшая цена!) беру упаковку побегов ревеня.
Я покупаю продукты по списку Альбион, а она готовит. Посадила меня на вегетарианскую диету. От этого и из-за наших прогулок я похудел, никогда еще не был таким стройным. Я стараюсь приодеться к ужину, иногда даже надеваю подаренный Гаврилом костюм, если она готовит что-нибудь особенное. Я разливаю вино и накрываю на стол, маленький кухонный стол, и она приносит еду. Альбион все еще молится, чтобы не забывать, какой была ее жизнь и какой стала, но больше не знает, кому и о чем молится, так она говорит. Когда она заканчивает, я склоняю голову, соединяю ладони и произношу «аминь», но во время молитвы думаю о том, что потерял и что нашел.
Я мою посуду и прибираюсь, пока Альбион работает в студии. Около девяти завариваю чай, и в половине десятого она присоединяется ко мне, мы сидим на диване и разговариваем. В основном об искусстве. Она показывает свои рисунки, а я иногда ей читаю. В какой-то момент мы достигаем молчаливого соглашения – Альбион перестанет рисовать дом в Гринфилде, если я снова начну писать стихи, так мы поможем друг другу двигаться вперед. Около полуночи мы идем спать, и каждый раз я гадаю, не поцелуемся ли мы на прощанье, но этого не происходит. Она спит в единственной кровати. На полу второй спальни лежит матрас, еще там есть старинный сундук, который она купила за пятнадцать долларов, я держу там книги и одежду. Я лежу на матрасе и смотрю в темноту за окном, на верхушки сосен, пока не перестаю слышать шуршание укладывающейся спать Альбион. Пока она не заснет, я тоже не сплю.
Я никогда не верну Терезу.
Ее удалили, и Альбион считает, что даже Болван не сумел бы ее вернуть, слишком тщательно он это проделал. Она спрашивает, как мы познакомились.
– Это не романтичная история, – отвечаю я.
– Для меня – романтичная.
