– Может… даже не знаю. Может, это и к лучшему, что мы ее потеряли, – сказал тогда я. – Может, лучше нам не иметь детей. Вся эта суматоха…
Она не закричала, а осела на землю, рухнула на тропу, как будто лишилась легких.
– Прости, – пробормотал я в попытке ее утешить, но ничего не вышло.
До сих пор не понимаю, зачем я произнес те слова, и каждый раз при воспоминаниях об этом в груди разливается тяжесть от чувства вины. Мимо без остановки пробежал человек, и я подождал, пока он скроется из вида, прежде чем снова заговорить.
– Ты как? – спросил я.
Она стояла на коленях, уронив голову на руки, и все твердила: «Нет, нет, нет», пока свет не угас, а сырость не проникла в ее одежду, словно пальцами мертвеца, тогда я помог Терезе подняться, и мы пошли дальше. Под переменчивым вечерним солнцем мы пошли дальше к ручью – полюбоваться, как затухающий свет рассыпал бриллианты на поверхности воды. В тот вечер мы были одни, примирившись с потерей и понимая, что выкидыши случаются ежедневно с тысячами других людей, но наш – совсем другое дело, потому что это была наша дочь, наш нерожденный ребенок.
Собирается ночь. Я оставил Терезу на тропе, и ее плач о потерянном ребенке заполнил промежутки между лесными шорохами.
Спускаясь по склону к ложу реки, я цепляюсь за низкие ветки. Время в Архиве переключается на конец апреля, чуть раньше семи вечера. Я нахожу Ханну наполовину погруженной в ил и смотрю на ее тело, пока не заходит солнце. Я корректирую световые фильтры и продолжаю смотреть.
* * *
Думай.
Я загружаю заметки к делу № 14502 и начинаю поиск с того места, где передал его Куценичу и «Стейт фарм», отслеживаю Ханну в ее последние часы перед тем, как сообщили о ее исчезновении, – она в университетском городке Карнеги-Меллона, за несколько недель до весенних экзаменов.
В то утро она проснулась поздно, а накануне дважды до хрипоты репетировала мюзикл «Спамалот» для весеннего карнавала. Ханна играла в нем Владычицу озера и в свои последние часы брела по припорошенным снегом улицам, напевая музыку из вчерашней репетиции, в полный голос, несмотря на ранний час. Через несколько недель труппа будет играть «Спамалот» без нее, посвятив спектакль Ханне, пропавшей девушке, и сцену завалят цветами.
В программках напечатают ее фото, снятое в старших классах, и написанное друзьями посвящение, а после каждого спектакля актеры будут принимать у растроганных зрителей пожертвования на продолжение поисков. Но этим утром Ханна, первокурсница факультета психологии, поет «Жалобу дивы», на ней ярко-розовые сапоги и пальто из верблюжьей шерсти, из-под вязаного берета выбиваются светлые локоны. Она надела бордовые спортивные штаны и клетчатую толстовку, собираясь позаниматься в библиотеке перед несколькими оставшимися лекциями. Прежде я уже следовал за ней.
Однако раньше я хотел выяснить, погибла ли она от бомбы или до того, в рамках спора по страховке. Сейчас же мне нужно узнать, кто ее убил, убедиться, что ее убил Тимоти, найти связь между ними, если получится, или обнаружить ее убийцу. Сохранить доказательства где-нибудь в безопасном месте, куда у меня будет доступ, чтобы, если придется, я мог распространить эти факты, тем самым получив рычаг против Тимоти и обезопасив себя.
Ханна перехватила завтрак в университетском центре – кофе и булочку с корицей, – листая весенний выпуск Vanity Fair. Пока она ест, я проверяю университетский центр, нет ли поблизости кого-то подозрительного, однако никто не обращает на нее внимания, здесь только лица мертвых студентов и преподавателей, скорее всего, все они погибли при взрыве, когда вернулись на занятия в следующем семестре. Допив кофе, Ханна идет по университетскому городку, и ее постоянно останавливают друзья – другие актеры, девушки из сборной по легкой атлетике, однокурсники, соседи по общежитию, профессора, с которыми она на дружеской ноге. Вместо пяти минут она тратит сорок пять, чтобы добраться до аудитории, где читают лекцию по психологии. Там уже сидит человек восемьдесят первокурсников.
Я сажусь в заднем ряду, в нескольких рядах за Ханной, но мне ее видно. Я уже бывал на этой лекции вместе с ней, наблюдал, как она аккуратно ведет конспекты, как проверяет сообщения в телефоне, подавляет зевок, но все же не переключает внимания. Лектор в темно-сером пальто и клетчатом шарфе приходит с опозданием на несколько минут и бросает кожаный портфель на стол. Я уже несколько раз видел, как он входит в аудиторию, а студенты в его присутствии сразу затихают, но в этот раз при появлении профессора у меня внутри все переворачивается. Прежде я смотрел на профессора как на фон для жизни Ханны, но не узнавал его. Это Уэйверли.
Он выглядит по-другому – волосы черные с проседью и длиннее, чем теперешние, полностью седые. Расследуя дело Ханны для Куценича, я еще не знал, кто такой Уэйверли, для меня он ничего не значил, но сейчас я замечаю, как взгляд его ненасытных голубых глаз останавливается на Ханне, причем чуть дольше, чем на других студентах. Стареющий профессор заметил самую хорошенькую девушку в аудитории, ничего более, видимо, подумал тогда я. Он читает лекцию об искусственном интеллекте, о том как «Фокал нетворкс» имитирует человеческое распознавание, как создает алгоритмы, способные воспроизвести мысль человека и предсказать поведение, основываясь на моделях.
– Наш выбор на самом деле не вполне наш, – говорит Уэйверли. – Нас программируют биологические императивы. Лишь немногие люди приобретают достаточную мудрость, чтобы перебороть свои физические ограничения, но их число очень незначительно, и мой бизнес основан именно на том, что это число крайне незначительно. Знаете, когда я только начинал, примерно в вашем возрасте, еще студентом, я занимался исследованиями в надежде, что однажды эти технологии возьмут на вооружение больницы, и безличностная диагностика сменится на подлинно интерактивную, которую будут использовать и в странах третьего мира. Но первый миллион я заработал на последнем курсе, когда меня заметили производители секс-кукол. Творец создал нас подверженными похоти и голоду. Обладаем ли мы душой, способной преодолеть эту основу бытия? Возможно… Однако прибыль моя компания получает за счет того, что лишь немногие могут преодолеть свои импульсы, а я очень богатый человек.
Лекция заканчивается после полудня. Я уже наблюдал, как Ханна покидает аудиторию. Она задержалась на несколько минут, чтобы поговорить с профессором, но его обступили другие студенты, закидав вопросами. Я всегда предполагал, что Ханна ждала, чтобы тоже задать вопрос по теме лекции, но теперь задумался, а не было ли у них отношений, других причин, по которым она могла его дожидаться. В общем, Ханне надоедает ждать, и она уходит. Начинается последний час, когда ее видели живой.
В том году морозы длились почти весь апрель, и возможно, именно по этой причине ее закопали неглубоко, так что весенние дожди размыли могилу. Началась метель, клубится снежная крупа. Не знаю, почему Ханна срезала путь через университетский городок к стадиону, вместо того чтобы пойти в Морвуд к общежитию или в библиотеку, либо на другую лекцию, или даже обратно в университетский центр, пообедать. Но она огибает территорию и идет к парковке.
