Свой дом он использует под офис «Куценич групп» – совещания проходят в гостиной, сотрудники сидят на диванах или шезлонгах, запивая кока-колой сырные чипсы, пока Куценич пишет на доске. Я никогда не был здесь наедине с Куценичем, и дом кажется странно пустым, только гудят и щелкают сервера в коридоре, установленные в вишнево-красные шкафчики. Прихрамывая, Куценич ведет меня на кухню.
– Кофе, – говорит он, и кофемашина с урчанием оживает. – Хочешь роллов с орехами?
– Расскажи мне о запросе № 14502, – прошу я. – Ханна Масси, спор по страховке «Стейт фарм», над которым я работал, когда ты меня уволил. Кто сейчас над ним работает?
– Никто. Дело больше не существует.
– Чушь собачья.
– Проверь в «Стейт фарм», если желаешь. Теперь у них числятся только дела под номером 14501 и 14503.
– Ты не можешь просто это проигнорировать, мать твою, – говорю я. – Девчонку убили, сукин ты сын. Когда ты меня уволил, я считал, что ты продолжишь этим заниматься. Я тебе доверял, чтоб тебе пропасть. Она такого не заслужила.
– Доминик, мне есть что терять, – говорит он, как будто уменьшившись в размерах, его обычно магический взгляд становится трусливым и умоляющим.
Куценич отворачивается, нарезает ролл с орехами и подогревает в микроволновке.
– Давай, рассказывай, что происходит, – велю я.
Мы едим за столом для совещаний, по комнате разбросаны бумаги, на доске остались записи красным маркером – временны́е метки, исторические заметки о Питтсбурге. Похоже, они занимались обрушением здания «Юнион траста», судя по лежащим на столе фотографиям.
– Что тебе сказал Уэйверли, когда расспрашивал обо мне?
– Ты уже упоминал это имя. Когда послал мне сообщение, ты сказал, что встречаешься с человеком по фамилии Уэйверли. И что тебя настойчиво уговаривали. Я никогда с ним не встречался.
– Теодор Уэйверли.
– Боже, Доминик, ты хоть знаешь, кто это?
– Он сказал, что поговорил с тобой, навел обо мне справки. Якобы ты поведал ему о моем пристрастии к наркотикам, о том, как я работаю. Он заявил, что проверял мое прошлое, прежде чем нанять.
– Доминик, я никогда с ним не встречался.
– Расскажи мне все, что знаешь о Ханне Масси.
– Я знаю лишь то, что получил от тебя. Когда ты нашел ее тело в Архиве, я доложил об этом «Стейт фарм» и ФБР. Со мной связался агент из местного отделения, сказал, что они поддерживают контакт и со страховой. Я уже прежде имел дело с этим агентом, и не единожды. Я объяснил, что мы еще расследуем этот случай для страховой, и передал ему всю имеющуюся информацию. Для ФБР это лишь лишняя писанина, неприоритетное дело. Вообще-то всю работу делает бот, это просто формальность. Никто не ждет, что ФБР предъявит обвинение по происшествию из Архива. В такого рода делах мы лишь заполняем необходимые бумаги.
– Так что же такого особенного в ее деле?
– Это произошло вскоре после твоего… инцидента. Ты потерял над собой контроль в Дюпон-Сёркле, и мне пришлось тебя уволить. Пришлось, ведь это был уже не первый случай и серьезное обвинение. Я сообщил об увольнении в программу помощи служащим, и мне сказали, что обо всем позаботятся, что твоим делом займется коррекционный центр.
Куценич рвет в лоскуты салфетку. Он потирает колено, и я спрашиваю его, что с ногой.
– Доминик, мы оба серьезно вляпались, и ты, и я. Вскоре после твоего увольнения появились копы, постучались в дверь как-то вечером, часов в восемь или в полдевятого, сказали, что хотят поговорить о тебе. Их было трое, прежде я никогда их не видел. В черных балаклавах и в броне. Их значки были замазаны, чтобы я не сумел найти профиль по номеру. Я решил, что они хотят поговорить о твоем аресте, может, о твоем прошлом, попросят меня подписать еще какие-то бумаги…
– Но они хотели узнать о Ханне Масси.
– Они хотели узнать все относительно нашей связи с этим делом, – говорит Куценич. – Кто занимался расследованием? Кто видел файлы? Как ты нашел тело, где искал, почему искал именно там, над чем ты работал. Они просмотрели файлы, касающиеся этого дела, и повредили мой экземпляр, запустив червя. Они хотели знать о тебе все. Хорошо ли ты работал, сколько времени ей посвящал – все.
– И ты им рассказал?
– Я рассказал то, что они хотели знать. Конечно, рассказал, но они и так уже все знали, Доминик. Они ясно дали понять, что дело № 14502 больше не существует, его стерли и мне не следует заниматься ничем, что как-то с ним связано, за потерю работы по контракту мне выплатят компенсацию. Они сказали, что утрясут все со «Стейт фарм», никаких вопросов не возникнет. Сказали, что ценят мою готовность сотрудничать, и если я и впредь буду так себя вести, то останусь целым и невредимым. Так и сказали – «целым и невредимым». А если ты попытаешься со мной связаться, я не должен отвечать.
– Но сейчас ты со мной.
– Я доложу об этом, как только ты уйдешь. Позвоню в окружную полицию и сообщу, что ты был здесь. А что еще мне делать? Ты просто свалился как снег на голову…
– Тебя били? Я спросил про твою ногу.
– Прощальный подарок, – говорит Куценич. – Я пожал им руки, заверил, что готов сотрудничать. Проводил до двери. И тогда один из них обернулся, достал дубинку и ткнул меня в грудь, вот сюда. От удара я упал, и коп дважды ударил меня по колену.
– Боже! Прости, – говорю я.
– Не за что, Доминик. Просто… ты не знаешь, во что ввязался. Сделай то, о чем они тебя просят, что бы это ни было. Избавься от всего этого.
5 февраля
Я хочу снова увидеть Ханну.
Кто-то записал все дорожки у реки Девять Миль, все мостики и глинистые заводи, деревья и даже обратную сторону листьев. Записи из университетской базы данных заполняют пробелы там, где не записывали люди, этот участок был важен для ученых-экологов, занимающихся долговременными эффектами в заброшенных промышленных зонах. Мы с Терезой гуляли здесь осенью, уже ближе к зиме, через несколько недель после выкидыша. Мы не ссорились, как некоторые знакомые пары, которые начинали пить и ругаться или с головой погружались в работу.
За все годы знакомства у нас было всего несколько значительных ссор, в основном по пустякам, вообще без причины, но однажды я обидел ее в этом парке и теперь не могу бродить здесь, не вспоминая боль, которую ей причинил. Тереза любила этот парк. Другие парки в городе тоже были прекрасны, но слишком вылизаны для любителей пробежек и семей с детьми в колясках. А у реки Девять Миль оставались неухоженные места, где можно сойти с тропы и найти цветы на залитых солнцем пятачках.
Несмотря на бесчисленные прогулки по этим дорожкам, память возвращает меня к единственному дню, когда я так постыдно ее обидел. Новый слой – журчание ручья неподалеку. Новый слой – пение птиц. Новый слой – прохлада тени и запах почвы. Ветер в листве. Я помню, на Терезе был кардиган цвета древесной коры, а ее волосы – цвета золотистой листвы, умирающей на ветвях. Мы держались за руки, ее пальцы были холодными. Она о чем-то задумалась, глядя через плечо на лес и собирающиеся там тени.
