Я никак не могу припомнить, откуда это. Хаус-ман? Теннисон?
[16] Пролистываю свою электронную библиотеку и в сборнике английской поэзии нахожу стихотворение Уильяма Блейка «Видения дочерей Альбиона».
На нескольких фотографиях – жена Уэйверли, как я предполагаю, хотя не уверен. Она моложе Уэйверли, но ненамного, скорее привлекательная, чем красавица, с квадратной челюстью и каштановыми кудрями. На фотографиях она появляется дважды, смотрит в камеру, но не улыбается. Его детей на фотографиях нет, ни двух сыновей, которых я нашел в переписи, ни дочери. Я перебираюсь в соседнюю комнату и нахожу там девушку, за которой последовал. Она потягивает напиток из бокала, сидя на кушетке.
– Уже меня забыл?
Услышав ее голос, я понимаю – это Твигги.
– Я тебя не узнал с таким цветом волос, – объясняю я. – Ты же Твигги, да? Подружка Гаврила, верно?
– Твигги – это сценический псевдоним, – отвечает она.
– Твоя «валентинка» навлекла на меня кучу неприятностей. Это же был героин! Обвинение в тяжком преступлении. Я потерял работу. Ты должна была предупредить меня, что в ней.
– Что ты пьешь?
– Уже даже не знаю, – говорю я. – Видимо, бренди.
Она поднимает бокал.
– А у меня бурбон из Кентукки, неразбавленный. За тебя, кузен Гаврила. Жизнь бьет ключом, и мне хочется с кем-нибудь это отпраздновать. Иди сюда, посиди рядом со мной.
Я сажусь на другой край кушетки, и Твигги улыбается при виде моей нерешительности, вытягивает ноги и касается кончиком туфли моих брюк.
– А что случилось с твоей рекламной кампанией American Apparel? – спрашиваю я. – Я не видел тебя в роликах.
– Это все мистер Уэйверли. Он все оплачивает, нет необходимости сниматься в рекламе. А ты что здесь делаешь? Мне показалось, ты не очень-то жалуешь большие приемы. Охотишься на пташек, как и все остальные? Кстати, выглядишь ты отвратно.
– Думаю, мне вообще не следовало приходить, – говорю я. – Я пришел с другом, вроде как посмотреть стрим с казни. Обычно я смотрю такое с Гаврилом, потому что с этого начинается Неделя моды.
– Казни? Думаешь, все поэтому здесь собрались?
– А для чего же еще?
– Ищут, с кем перепихнуться.
– Боже, – говорю я и приканчиваю бренди.
– Мне нравится твоя застенчивость. Ты только посмотри – он покраснел.
– Это из-за спиртного.
– В любом случае в ближайшее время мне не понадобится сниматься в рекламе American Apparel, – заявляет она. – У меня сейчас классный перепихон, который подстегнет мою карьеру. Тебе когда-нибудь выпадала такая удача? Как там у Плат? «Я сделала глубокий вдох и прислушалась к радостному биению сердца. Я есть, я есть, я есть». Я есть, черт побери, и сейчас мое сердце вопит от радости.
– Кто-то нанял тебя для новой рекламной кампании?
– Я любимая девушка Тео Уэйверли, – заявляет она. – Стабильная работа, пока я не состарюсь, вот что это значит. Это его компания дала мне работу в рекламе и познакомила с Гаврилом. Это он потребовал покрасить волосы в алый. Тебе нравится?
– Видно издалека.
– Этот цвет поднял меня в рейтинге стримов и увеличил число кликов до восьмидесяти трех процентов, просто уму непостижимо. «Шанель» и «Диор» уже связались с его компанией по моему поводу. Все происходит так быстро…
– Я думал, тебя интересует поэзия. Ты прислала мне сообщение с просьбой порекомендовать поэзию.
– Если девушка классно выглядит, это не значит, что у нее нет мозгов, – говорит она. – И кстати, я прочитала книгу Адельмо Саломара, которую ты порекомендовал. Я никогда не была поклонницей сюрреализма или автоматического письма. Мне больше интересна исповедальная поэзия, а весь этот сюрреализм – просто куча дерьма.
– Саломар писал о чилийской революции, а там поэтам пришлось изобретать пути, чтобы обойти цензуру, так они и приспособили для своих целей сюрреализм. «Сегодня я записал голос змеи, пожранной тысячью птиц». Это из «Теологии освобождения».
– Ну, в общем, поэзия бессмертна, но красота сожрана тысячью птиц, – говорит она. – Если я посвящу изучению чилийского сюрреализма слишком много времени, никто больше не захочет, чтобы я носила их одежду.
– А я бы почитал твои стихи, – говорю я, но прежде чем она успевает ответить, в комнату входит Уэйверли с бутылкой вина.
– Вот вы где, – говорит он. – Тимоти боялся, что вы заблудились.
– Пока нет, – отвечаю я.
– Почему бы тебе не вернуться к гостям? – предлагает он Твигги.
Она допивает бурбон и ставит бокал на край стола.
– Мне от них тошно, – говорит она.
– Доминик, давайте выпьем в кабинете, – предлагает Уэйверли. – Покончим с делами, чтобы расслабиться и повеселиться.
– Мистер Уэйверли, вообще-то я хотел обсудить с вами свою работу…
– За выпивкой, – настаивает он. – Не здесь.
Кабинет Уэйверли находится на нижнем уровне, мы идем туда по очередному коридору из матового стекла и вниз по лестнице. Это технорай. Камеры виртуальной реальности, аппаратура для записи, двадцатидвухдюймовый монитор на столе, полка с устройствами для Начинки в путанице проводов и рабочий стол с паяльником, материнскими платами и мотками проводов и кабелей. Стена со встроенными полками заставлена книгами, классикой в кожаных переплетах – Гессе, Блейк, Бодрийяр, Шопенгауэр, еще там технические справочники в желтых обложках и коричневые конверты с распечатками.
Среди книг стоят несколько фотографий в рамках – снимки небоскребов Питтсбурга, снова Уэйверли на «Дочери Альбиона», еще раз женщина, которую я посчитал его женой, она сидит на лужайке рядом с цветущим кустом роз. Одна фотография – групповой портрет, Уэйверли и остальные вокруг молодой Мичем, ее отработанная фальшивая улыбка буквально излучает сияние.
– Вы с ней знакомы? – спрашиваю я.
– Я очень хорошо знаю Элеонор. Этот снимок был сделан лет пятнадцать назад. Мы были на предвыборном мероприятии в Кантоне, Огайо, в «Маккинли гранд отеле». Она тогда впервые баллотировалась в президенты.
– Так вы работаете с ней с самого начала ее карьеры?
– До того как я ее приютил, она была просто заблудшей овечкой, – говорит он. – Простите, это звучит резко, но Элеонор не понимала своего потенциала. Она была слишком поверхностной, но я разглядел в ней потенциал. Она была красноречива, мы знали это по шоу, которые она устраивала, и умна, когда того хотела. Умела сострадать. Политика во многом – просто манипуляция известными символами. Она была королевой красоты, выросшей неподалеку от Питтсбурга, консервативна в политических взглядах, христианка. Именно в ней в то время нуждалась страна. И до сих пор нуждается.
