Вирджиния. Через полтора часа езды Тимоти сворачивает с основного шоссе, и мы едем через лес. Близится вечер, между тонкими черными стволами деревьев сгущается темнота. Я устал, уже много дней не брился, и шея обросла густой щетиной, но ничего страшного. Дорога сужается, и начинается подъем. Тимоти надел смокинг, и я беспокоюсь, не буду ли выглядеть по-дурацки – на мне черные брюки, заправленная в них фланелевая рубашка и твидовый пиджак, который я не носил уже много лет. Фары высвечивают лес.
Тимоти резко сворачивает – опасно так водить под дождем. Ветровое стекло подсвечено допом ночного видения, и я смотрю на бледно-зеленые фигуры оленей у кромки леса, их десятки, если не сотни. На ветровом стекле собирается подмерзшая слякоть, пока ее не смахивают дворники. Если хоть один олень вдруг выскочит, я труп. Однажды я наехал на оленя, много лет назад, и вильнул на обочину. Это была самка, как я предполагаю, – вблизи она оказалась небольшой, но кто разберется в этих оленях.
Тогда я ехал ночью по округу Вестморленд. Олень стонал и подвывал – это вроде называют блеянием. Я видел в кино, как люди хладнокровно перерезают шею умирающему животному или убивают его одним выстрелом, чтобы прекратить мучения, но у меня не было оружия, и я все равно не заставил бы себя убить его, даже прикоснуться к нему. Я застыл как вкопанный, увидев кровавый след от своей подошвы. Я отошел в сторонку и просто смотрел, как олениха умирает. Когда она затихла, я прочитал молитвы над ее телом и уехал. А что еще я мог поделать? Ветровое стекло треснуло и выгнулось вовнутрь, когда от него отскочил олень.
– Он далеко живет, – говорю я.
– Но это приятная поездка, – отзывается Тимоти, – а Уэйверли нечасто выезжает. Только когда у него есть дела в городе.
Тимоти снижает скорость, сворачивая на частную подъездную дорогу, петляющую через густой сосновый бор, фонари в мощении подсвечивают ее как взлетную полосу. Видимо, дорога еще и подогревается – на сосновых лапах и по обочинам застыла изморось, но на дороге сверкает подтаявшая влага.
Сосны отступают, и открывается дом Уэйверли, построенный на утесе с видом на неглубокую долину. Сам дом выглядит хаотичным скоплением светящихся кубов из матового стекла. На въезде привратник предлагает поставить машину на парковку, но Тимоти едет дальше, следуя изгибам дороги до самого дальнего конца дома. Мы ныряем в подземный гараж, способный вместить по меньшей мере двадцать машин.
– Обычно здесь пусто, – говорит Тимоти.
Тимоти делает круг, прежде чем останавливается в углу. «Фиат» дребезжит, когда Тимоти глушит двигатель, звук кажется почти оскорбительным среди молчаливых «Мазератти», «Порше» и «Феррари», стоящих по соседству. Белым полотенцем служащий в форме смахивает слякоть с машины, пусть даже «Фиат» – это просто дерьмо. Тимоти как-то притих – возможно, нервничает.
– Не любишь вечеринки? – спрашиваю я.
– Не особо, – признается он.
Лифт с паркетным полом поднимает нас в стеклянный вестибюль. Дверь отъезжает в сторону, и мы купаемся в золотистом свете – внутри дом Уэйверли похож на сон в стиле ар-деко, гости одеты в отлично сшитые смокинги и переливающиеся как драгоценные монеты платья. Уэйверли приветствует нас. Он уже раскраснелся от выпивки.
– Вы уже в нее влюбились? – спрашивает он, пожимая мне руку.
– Простите?
– Вы влюбились в Альбион? – спрашивает он, выдыхая в мою сторону перегар. – Невозможно проводить с ней время и не влюбиться, это оче-видно.
– Не сейчас, – говорит Тимоти.
– Я не влюбился, – пытаюсь сказать я, но Тимоти берет Уэйверли под руку и уводит от меня, прерывая разговор.
– Напитки – в синей комнате, – говорит Уэйверли на прощанье. – А казнь будем смотреть в комнате пряностей.
Похоже, в списке гостей человек сто, а я в своей фланели – словно бельмо на глазу, как я и боялся. Выгляжу просто жалко. Тимоти уже меня покинул, куда-то испарился. Над каждым гостем висит его профиль, эти имена я знаю из сети – советник президента Элрик Бродбент, Мишель Фраули из Аризоны, владелица канала «Господь и револьвер». Актрисы, знакомые по диснеевским ситкомам и девушки из реалити-шоу, Донна из третьего сезона «Привет, крошка» и парень из «Правда или отвага».
Я вызываю Гаврила – может, он узнает еще кого-нибудь – и Гаврил отвечает, что я должен тщательно смотреть, куда наступаю, и вытереть ноги перед уходом. Все здесь носят булавки с портретом Мичем, ставшие популярными после Питтсбурга, – ее профиль как на камее и двойная алая лента в форме сердца. Немного чересчур, на мой взгляд, но ничего такого, чего я не видел бы прежде, – Гаврил таскал меня на приемы с целой кучей знаменитостей, ничего нового в том, что я таращусь на известные лица. Зельда Кун, хозяйка канала «Покупай, трахайся, продавай», беседует с парламентарием-республиканцем из Техаса. Боже, сколько власти в одном месте.
Я перемещаюсь в синюю комнату за выпивкой. Комнату нетрудно найти – это столовая с обоями из синего дамаста. Я беру суши с подноса у проходящей мимо официантки, которая выглядит так, будто ее наняли в модельном агентстве, такое же украшение зала, как кресла в стиле Людовика XIV или огромные пейзажи в позолоченных рамах. Стол превращен в бар, и официант наливает мне бренди. Я выпиваю его одним глотком, чтобы немного успокоить нервы. Официант наливает еще одну порцию.
Сегодня вечером Уэйверли не изображает Гэтсби – никакой меланхолии по утраченным жене и дочери. Он ведет себя с гостями почти легкомысленно, смеется и шутит, и уже слегка запинается от выпитого. Трудно не заметить, когда он зажимает официантку в сумрачном коридоре и целует ее взасос, так что голова девушки откидывается к стене; он тискает ее за грудь через ткань форменного платья, пока официантка пытается удержать поднос и не расплескать шампанское.
Одна гостья смотрит на меня. Она на другом конце комнаты, прислонилась к синему дамасту, одета в шелковое платье кремового цвета, волосы выкрашены в ярко-алый, прямо как у Альбион. Она шлет мне ненавязчивые вызовы. Девушка кажется смутно знакомой, однако ее профиль пуст, и я никак не могу ее вспомнить. Она явно хочет привлечь мое внимание, но я чувствую отвращение к этому розыгрышу. Она что, хочет быть похожей на Альбион, с этими-то алыми волосами? Это подстроил Уэйверли? Или Тимоти? Она знает, что я ее заметил. Девушка берет бокал у проходящей мимо официантки. Уходит из синей комнаты и приглашает меня за собой, но я колеблюсь. Я допиваю бренди и иду за добавкой. Я бросаю на девушку последний взгляд, и она так похожа на Альбион, что я считаю это глюком Начинки – может, и вовсе нет никакой девушки, я просто провел слишком много времени, изучая Альбион, и теперь она является мне в галлюцинациях.
Я покидаю синюю комнату и нахожу девушку – она ведет меня по коридору из матового стекла, с черными статуями обнаженных женщин на постаментах. Еще один коридор. Я потерял ее где-то в лабиринте комнат в стиле восемнадцатого века, довольно консервативных, несмотря на современную архитектуру здания. Над каминной полкой висят фотографии в рамках, на многих из них молодой Уэйверли с волной темных волос, а его глаза того же цвета, что и море за спиной. Большая часть фотографий снята на носу яхты «Дочь Альбиона».
