– У тебя должна была родиться девочка, – говорит Болван. – Я все про тебя знаю. Тебя легко отследить. Твое пристрастие к наркотикам, больницы, лечение. Все это записано. Твоя смерть очень хорошо задокументирована, как и смерть твоей жены, только твоя смерть медленная, растянута на годы. Ты простой человек. Никаких загадок. Именно из-за этой простоты я дам тебе второй шанс, который обычно не даю.
Я слишком озадачен происходящим, чтобы в полной мере понять угрозу. Пытаюсь найти его профиль в соцсетях, хотя бы имя, но на его профиле лишь ухмыляющаяся голова свиньи с высунутым языком, беспрерывно тарахтящая: «Болван, болван, болван».
– Это ты ее удалил? – спрашиваю я.
– Думаю, я понимаю твою мотивацию, – говорит он. – Ты взялся за это дело из-за проблем с правоохранительными органами, тебе нужна чистая биография и какая-нибудь доходная работенка. Но главное – ты эмоционально втянулся из-за жены. Вообще-то, мне тебя жаль. Не хочу быть несправедливым, Доминик, но у меня контракт, который я должен чтить превыше всех остальных соображений. Тем не менее, думаю, мы можем прийти к взаимопониманию. Ты меня слушаешь?
– Да.
– Перестань искать девушку, которую ты знаешь как Альбион. Сию же минуту. Найди другой способ зарабатывать на жизнь. Не работай больше на Уэйверли, брось это занятие. Иначе мне придется принять меры.
– Какие?
– Взгляни на эту прекрасную девушку, Пейтон Ганновер, – говорит он, обращая мое внимание на то, как Чжоу приподнимает волосы Пейтон, чтобы надеть на нее корсет от платья. Через секунду тело Пейтон скукоживается, рот выворачивается наизнанку, зубы и десны взрываются мокрыми брызгами и стекают по шее к груди, ее лицо расплывается, тело оседает, белокурые волосы выпадают клочками, гениталии открываются, из них на пол хлещет жидкость. И вот уже лежит только искореженное тело. Я пытаюсь это выдержать и смотрю на Пейтон, показывая, что угрозы Болвана на меня не действуют, но ничего не выходит. Я отворачиваюсь.
– Представь, что твоя жена… – говорит – Болван.
– Боже мой! – Его слова врезаются в меня молотком. – Пожалуйста, не надо. Пожалуйста…
– Уже можно смотреть, – говорит он, я снова поворачиваюсь, и Пейтон уже нет, вместо нее расплывается клякса, словно воздух мазнули вазелином.
– У меня есть доступ к программе «Червь Рейнера-Нордстрёма». Знаешь, что это?
– Нет.
– Модификация Паука. За одно мгновение я могу осквернить каждое воспоминание, каждый миг твоей жены в Городе. Могу повредить ее записи, так что даже твой АйЛюкс не сумеет добраться до тех воспоминаний о жене, которые тебе так дороги. Я запущу червя, и она исчезнет. Тебе понятно?
– Да, – отвечаю я. – Да. Я понял.
– Задай себе вопрос: стоит ли потеря жены во второй раз твоей преданности Уэйверли. Думаю, что нет.
– Зачем ты это делаешь?
– Ты меня не слушаешь. Если я пойму, что ты не оставил в покое Альбион, то мы предпримем против тебя меры. Непременно. Все ясно?
– Да, – говорю я. – Я понял.
– Думаю, ты знаешь, где выход.
При выходе у меня кружится голова, Архив – расплывается, но потом восстанавливается, и я – оказываюсь на парковке, под светящимися окнами мастерской Альбион. Снег валит мягкими хлопьями и хрустит под ногами, шквалистый ветер кидает в лицо ослепляющую пелену снега с сосновых ветвей. Домой, домой – в квартиру двести восемь. Я снимаю мокрую одежду в прихожей. Тереза спит, и я прокрадываюсь в постель рядом с ней. Тереза. Я обнимаю ее и прижимаю к себе, ощущаю искусственное тепло тела, и как поднимается грудь от дыхания, пытаюсь удержать ее и не потерять то, что уже потерял.
1 февраля
Когда бы ты сюда ни зашел, здесь полно других людей – слишком многие из переживших Питтсбург хотят вновь почувствовать вкус этого места. «Катц-плаза», так его называли. В центре – фонтан работы Луизы Буржуа, а вокруг него скамейки в форме всевидящего ока. Мы приходим сюда, чтобы посмотреть на конец. Мы толпимся кружком, как в художественной галерее. Мы знаем, что это случится в час тридцать семь минут, и когда момент приближается, наблюдаем – вот он, грузовик на Седьмой улице, из него выходит мужчина со стальным чемоданчиком.
Некоторые начинают плакать, но большинство уже это видели, и много раз. Мы не можем его остановить, не можем переписать историю, хотя она и проходит у нас перед глазами, мы просто смотрим. Мужчина встает на колени в центре площади и поднимает руки в какой-то молитве. Некоторым кажется, что они слышат упоминания Аллаха. Мужчина медлит, и мы гадаем, миллионы людей гадают – что, если в этот момент сомнений он передумает, вдруг он уйдет. Мы смотрим, как он открывает чемоданчик. Вспышка света…
* * *
Она любила здесь гулять. По Уолнат-стрит в Шейдисайде. Любила ходить тут по магазинам – «Эппл-стор», «Уильямс-Сонома», «Каваий», дизайнерский бутик И. Б. Пеппер, – но ее любимым был дорогой универмаг «Кардс анлимитед». Здесь Тереза и умерла – в синих джинсах, заправленных в сапоги для верховой езды, и бежевом кардигане, задрапированном на раздувшемся животе. Я стоял рядом с ней у витрины «Кардс анлимитед», когда она потягивала кофе со льдом из «Старбакса» и рассматривала футболки с надписями. «У моей машины есть конденсатор потока». «Единорог». «Займу место на парковке». «Заводной апельсин».
Я много раз наблюдал, как она смотрит на эти футболки, и пришел к выводу, что в самом конце, в тот последний миг, она рассматривала футболку со строками из песни: «Прекрасный день в квартале». Вспыхивает небо. Тереза прищуривается. Кончики ее волос загораются и полыхают диадемой вокруг головы. Думаю, она умерла слишком быстро, чтобы почувствовать боль. Я всегда считал, что наш ребенок просто исчез в ее утробе, но Болван вонзил в мой разум шипы сомнений, и теперь, наблюдая, как Тереза оказывается в коконе пламени, я воображаю, что наша дочь все понимала, толкалась и извивалась, пока умирала ее мать, а может, даже чувствовала и страдала.
* * *
Расползаются слухи, а желтая пресса гадает, что она наденет, но Гаврил уже намекнул, что в этом году президент Мичем выбрала Александра Порту, протеже Натальи Валевской, и на казни сегодня вечером предстанет как минимум в семи нарядах из осенней коллекции. Я просмотрел сайты Лиги женщин-избирательниц, компартии США, «зеленых», Армии Бога и социалистов Атлантического побережья – они не примут участия, называя это событие показательной расправой и спектаклем. Сегодня вечером казнят девятерых государственных преступников: джихадистов, шпионов, серийных убийц. Я принимаю приглашение Тимоти посмотреть казнь у Уэйверли.
Под дождем, в косых лучах света, стрим выглядит на редкость ярко – демонстранты в Сан-Франциско спалили несколько кварталов в Хантерс-Пойнте, демонстранты в Чикаго подожгли полицейские машины в парке Миллениум. Тимоти подкатывает в «Фиате» и велит мне садиться, пока я не подхватил пневмонию.
Тимоти слушает легкий джаз типа квартета Fontainebleau или Slim Vogodross. Он спрашивает, как мои дела, и я отвечаю, что искал Альбион, но не упоминаю Болвана и его угрозы моей жене. Я собираюсь рассказать лично Уэйверли, получить оплату и завершить работу. Тимоти въезжает на Белтвей и едет со скоростью восемьдесят или восемьдесят пять миль в час, пока минут через сорок пять не съезжает с этого шоссе уже за пределами Вашингтона.
