– А где эти самые палаты?
– Ну как где? – искренне удивился Ероха. – В Кремле, конечно.
– Слушай, давай сходим туда. Ты знаешь, мне во как надо эту штуковину вернуть!. Без нее я домой никак не попаду.
– Так они ее тебе и отдали.
– Да нам, главное, найти, где она, а там сообразим что-нибудь.
– Нет, – подумав, ответил Ероха, – ночью туда соваться нельзя. Стража не пустит, да еще схватит. – Нет, – уже увереннее добавил он, – пойдем домой. Утро вечера мудренее. Днем с народом и в Кремль попасть можно. Может, и отец с братом воротились, вместе измыслим чего-нибудь.
Против таких доводов Павел возражать не стал и, вздохнув, пошел за пареньком, который хорошо ориентировался на знакомой местности и в темноте. Ему не хотелось терять время понапрасну, но и излишней спешкой можно было только все дело испортить. До поселка они дошли быстро и дом Ерохи отыскали без всяких приключений. Паренек постучал в двери.
– Кто там? – сразу же ответил испуганный женский голос.
– Это я, мама, – взволнованно прошептал Ероха.
Дверь тут же распахнулась.
– Ерошенька-а, – запричитала женщина, как только они переступили порог. Обняв сына, она осыпала его поцелуями. – Ерошенька, – сквозь слезы повторяла она и вдруг, словно вспомнив о чем-то, посмотрела ему в глаза и спросила с надеждой: – А где же отец с братом? За тобой идут?
– Они еще не возвращались? – вопросом на вопрос ответил тот.
Мать, услышав это, крепче прижала сына к груди.
– Мамка, кто там? – раздался вдруг с полатей заспанный детский голосок.
– Спите вы, неслухи, – заглушая рыдания, сердито прошептала она, – завтра все узнаете.
И только тут она обратила внимание, что вместе с Ерохой в избу вошел незнакомый, странно одетый паренек.
– Ой, здравствуй, – засуетилась она, – проходи, садись. Сейчас я на стол приготовлю.
Они оба сели за стол и с воодушевлением наблюдали, как на нем появился хлебный каравай, горка лепешек, большая крынка молока.
– Может, щец налить? Подостыли только. – И она вопросительно посмотрела на ребят.
Те так дружно кивнули, что она с радостью бросилась к печи. Павел почувствовал, что основательно проголодался, и без всякого стеснения принялся за радушно предложенное угощение. И все же до Ерохи ему было далеко. Изголодавшийся паренек, казалось, не успевал пережевывать взятое, как уже тянулся за следующим куском. Наблюдая за ними, женщина присела на скамью и тихонько качала головой своим думам, время от времени смахивая с глаз набежавшую слезу.
– А я и не спала, все глазоньки уже выплакала, вас поджидаючи, уж и не чаяла больше увидеть. Четвертую ночь Бога молила, вот и внял он моим слезам. Ты вернулся. А может, и отец с братом воротятся…
Когда наелись, Ероха рассказал матери о том, что с ним произошло. Затем она коротко поведала им свою печаль. Оказывается, из тех каменщиков, которых забрали неделю назад на работу в подземелье, никто еще домой не воротился. И не у кого было узнать, куда они подевались.
– Так ты что, целую неделю по подземелью плутал? – искренне изумился Павел, слушая разговор матери с сыном.
– Не-е, – протянул Ероха, – мы же, почитай, три дня работали безвылазно. А потом, когда закончили и повели нас, отец и подтолкнул бежать.
– Чуяло, видать, его родительское сердце, – запричитала женщина вновь, – что не вернуться ему домой от этих проклятых иродов… А вы-то кто будете? – обратилась она к Павлу.
– Не здешний я.
– Да я уж и по одежке вижу – не нашенский.
– Случайно я в эти края попал и в подземелье оказался.
– Весь век буду благословлять этот случай, – горячо прошептала женщина. – Господь тебя привел сюда заступиться за Ерошеньку. Благослови тебя Бог. – Она порывисто схватила его руку и поцеловала ее.
– Зачем вы так, – смутился тот, – если бы не Ероха, я бы тоже оттуда не выбрался.
И, не зная, что еще сказать, без всякой надежды на успех, решил рассказать про Дашу.
– Дашенька, – внимательно выслушав его, проговорила женщина, – странная, говоришь, тоже не нашенская. Подумав, горестно покачала головой: – Нет, родимый, не слыхала. У нас в поселке все на виду, а из других мест… Нет, не слыхивала.
Ее слова прервал негромкий, но настойчивый стук в дверь.
– Прячьтесь скорее, – энергично вскочив и на ходу вытирая слезы, скомандовала она.
– Это еще зачем… – начал было Павел, но она, не слушая, подтолкнула его и Ероху к небольшой двери, ведущей в кладовую.
– Быстрее, – прошептала она, – и сидите тихо, как мыши. – И, закрыв за ними дверь, пошла отпирать входную.
– Никак гости у тебя, Марфа, – спросила вошедшая в дверь соседка, – которую ночь не сплю, а тут вижу, вроде как к тебе кто-то зашел. Ай, привиделось?
Она бросила внимательный взгляд на стол, на котором еще стояли остатки ужина. Марфа перехватила этот взгляд и вовремя поняла, что отрицать приход гостей – лишь усилить недоверчивость соседки.
– Были, Матрена, были путники, да только ушли уже. Покормила, ночевать оставляла, да только не остались, дальше пошли.
– И далече они это в ночь-то?
– Бог их ведает, я выпытывать не стала.
– Про наших-то новостей никаких не сказывали? – Женщина всхлипнула.
– Нет, Матрена, нет. Я уж сама которую ночь глаз не смыкаю. Куда мне теперь со своей оравой деваться? Трое ведь еще у меня, мал мала меньше.
– Так вот я и пришла, вдруг, думаю, про наших что узнала, сердце-то щемит. – Она безутешно заплакала.
– Если кто что узнает, неужто ж таиться будет, горе-то одно, общее, – заметила Марфа.
– Да, так все это, – успокаиваясь, ответила Матрена, – только каждый слова лишнего боится сказать. Кабы чего не вышло.
– Вестимо, так. Да ведь и жизнь ноне такая.
– Ну ладно, побегу я, – засуетилась Матрена, – а то мои там проснутся, перепугаются. Ты уж коли что услышишь, шепни мне, а я тебе. Все легче будет.
– Конечно-конечно, – приговаривала Марфа, провожая гостью к двери. Но, уже открыв ее, вдруг остановила соседку за локоть и порывисто сказала: – Уйду я отсюда, Матрена. Чует мое сердце, не свидимся мы боле на этом свете с Петром и старшенькими. Но ежели что, скажешь им: ушли, мол, под Володимир, в село мое родное.
– Так как же ты пойдешь-то? – опешила та.
– А вот так. Соберем завтра с детьми манатки да под вечер и пойдем. Небось, в дороге люди добрые милостью своей не оставят, а в селе у меня родня. Помогут.
– В селе-то ноне тоже не сладко. Здесь-то ты хоть вольный человек и дети твои вольные.
– Где она, воля-то, коли живота лишились? Пусть лучше к земле прикрепят, да живы, да на глазах пусть растут.
