– Ты очень робок и застенчив, Маккай.
Он издал дрожащий вздох, не сказав ни слова.
– Ты пытался поймать меня мягкостью, – обвинила она. – Тебе лучше не пробовать это со мной. Это не сработает.
Маккай собрался с силами, сел и попытался восстановить хоть какой-то порядок на кровати. Царапины на его плечах болели. Он чувствовал боль от укуса на шее. Маккай приподнялся на кровати, повесил простыни на спинку. Она была абсолютно безумной женщиной. Сумасшедшей.
Наконец Джедрик прекратила разглядывать его. Она подняла покрывало с пола, положила его на кровать. Маккай удивился, почему она глазеет на него с удивленным выражением на лице.
– Расскажи мне об отношениях между мужчинами и женщинами в твоем мире.
Он припомнил несколько историй о любви и рассказал их, все время прилагая усилия, чтобы не уснуть и с трудом удерживаясь от зевка. Джедрик продолжала дергать его.
– Я не верю этому. Ты выдумал все это.
– Нет… нет. Это правда.
– У тебя была собственная женщина там?
– Моя женщина… Ну, это не совсем так, не «собственная». У нас такое не встречается.
– А что насчет детей?
– Что именно?
– Как их воспитывают, учат?
Он, вздохнув, рассказал немного о своем детстве.
Через некоторое время Джедрик позволила ему уснуть. Ночью Маккай несколько раз просыпался, оглядывая комнату, прислушиваясь к мягкому дыханию Джедрик. Однажды ему показалось, что ее плечи содрогаются в подавленном рыдании.
Как раз перед рассветом из соседнего блока послышался вскрик, жуткий звук агонии, достаточно громкий, чтобы разбудить всех, кроме самых уставших и жестокосердных. Маккай, проснувшийся и прислушивающийся, услышал изменившееся дыхание Джедрик. Он лежал спокойно, вслушиваясь и ожидая повторения или другого звука, который объяснил бы причину этого жуткого вопля. Угрожающее молчание заполняло ночь. Маккай представил себе, что происходит в соседнем блоке, как лежат в настороженном молчании разбуженные люди.
Наконец Маккай поднялся, вглядываясь во тьму, покрывающую комнату. Его беспокойство передалось Джедрик. Она подняла голову, взглянув на него в бледном рассветном сумраке.
– В Уоррене есть много звуков, которые ты должен научиться не замечать, – сказала Джедрик.
Исходя от нее, это было почти словами дружбы.
– Кто-то кричал, – пробормотал Маккай.
– Да, что-то вроде этого.
– Как ты можешь спать под такие звуки?
– А я и не спала.
– Но как ты можешь игнорировать это?
– Ты должен игнорировать те звуки, которые не несут в себе немедленной угрозы для тебя и которые ты не можешь устранить.
– Кто-то пострадал.
– Очень похоже на то. Но ты не должен обременять свою душу вещами, которые ты не состоянии исправить.
– Неужели ты не хочешь изменить… это?
– Я это делаю.
Ее тон, ее голос был в точности как у лектора в школе, и не было сомнений, что Джедрик действительно может сделать это. Ну что ж, она сказала, она его учитель. И он должен действительно стать досадийцем, чтобы выжить.
– Как ты изменяешь это?
– Ты еще не готов понять. Я хочу, чтобы ты делал один шаг в одно время, один урок.
Маккай не мог не спрашивать себя:
«Чего она хочет от меня сейчас?»
Он надеялся, что Джедрик не потребует от него снова заниматься с ней сексом.
– Сегодня, – сказала она, – я хочу, чтобы ты встретился с родителями трех детей, работающих в нашей ячейке.
Аритч внимательно изучал Сейланг в мягком свете своей комнаты отдыха с зелеными стенами. В ответ на его вызов она сразу же после вечерней трапезы спустилась вниз. Им обоим была известна причина этого вызова: обсуждение самого свежего рапорта относительно поведения Маккая на Досади.
Старый Говачин подождал, пока Сейланг усядется, наблюдая, как она аккуратно натягивает свое красное одеяние на длинные конечности. Ее лицо выглядело спокойным, бойцовые жвалы расслабились в своих складках. В целом создавалось впечатление прочного материального положения – Врев из правящих классов, если бы Вревы признавали подобные классы. Аритча беспокоило то, что Вревы не признают сословий лишь по причине запутанного понимания разумного поведения, жестких стандартов поступков, основанных на древнем ритуале. О действительном происхождении можно было только догадываться – письменных источников не было.
Но потому-то ее и выбрали.
Аритч хрюкнул и сказал:
– Какое твое мнение по поводу рапорта?
– Маккай быстро учится.
В ее разговорном Галаке проскальзывал акцент легкого присвистывания.
Аритч кивнул.
– Я бы даже сказал, что он быстро ПРИСПОСАБЛИВАЕТСЯ. Потому мы его и выбрали.
– Я слыхала, как ты говорил, что он больший Говачин, чем сами Говачины.
– Я думаю, скоро он станет большим досадийцем, чем сами досадийцы.
– Если выживет.
– Да, это уж точно. Ты все еще ненавидишь его?
– Я его никогда не ненавидела. Ты не разбираешься в спектре эмоций Вревов.
– Так просвети меня.
– Он оскорбил мою неотъемлемую гордость собой. Это требует качественно иной реакции. Ненависть лишь притупила мои способности.
– Но ведь это Я отдал тебе распоряжения, которые подлежат отмене.
– Моя присяга на службу Говачину содержит особый запрет, гласящий, что я не могу требовать ни от кого из своих учителей ответственности за понимание или соблюдение протокола этикета Вревов. Это тот же запрет, что освобождает нас от служения Бюро Маккая.
– Ты не рассматриваешь Маккая как одного из своих учителей?
Она какое-то время изучала его, потом ответила:
– Я не только исключаю его, но знаю как человека, немало знающего о нашем протоколе.
– А что, если бы я сказал, что он – один из твоих учителей?
Сейланг снова пристально посмотрела на него.
– Я бы пересмотрела свое мнение не только о нем, но и о тебе.
Аритч сделал глубокий вдох.
– Тем не менее, ты должна изучать Маккая, представить, что ты влезла в его шкуру. В противном случае – ты нас подведешь.
– Я вас не подведу. Я знаю, по какой причине меня выбрали. Даже Маккай со временем узнает. Он не осмелится пролить мою кровь в Судебном Зале или просто подвергнуть меня публичному позору. Если он это проделает, то половина вселенной Вревов бросится по его следам со смертью в жвалах.
