Мама постучала пальцем по снимку.
– После маминой смерти твой дедушка очень изменился, – пояснила она. – Конечно, ты не знала бабушку, но по фото видно, как сильно он ее любит.
– А Джон-то здесь при чем?
– Он моя родственная душа. Вот и все. – Она бережно завернула снимок в папиросную бумагу. – Когда мама умирала, дедушка поклялся, что, когда настанет его час, найдет ее, где бы она ни была. Правда, романтично? – Она снова вытерла глаза. – Я родилась у них очень поздно, а до этого они много лет жили только вдвоем. И каждый раз, как я заходила к ним в комнату, они целовались.
– Прям так и каждый.
– Иногда я просыпалась ночью, а из гостиной доносилась музыка. Я тайком пробиралась вниз посмотреть, что там такое. Родители зажигали свечи, дюжины свечей, вся комната была в мерцающих огоньках. Заводили пластинку и танцевали. – Мама обвела взглядом комнату, словно видела их сейчас. – А я подолгу стояла и смотрела на них.
– И они тебя ни разу не заметили?
– Ну что ты, они не сводили глаз друг с друга.
Я представила, как маленькая мама дрожит от холода в одной ночнушке, потом крадется наверх в темноте, а родители ее знай себе танцуют.
– Ужас какой. – Я скривилась.
Мама рассмеялась.
– Почему ужас?
– Потому что для родителей на первом месте должны быть дети.
Мама пристально на меня посмотрела. Впервые за много дней она по-настоящему обратила на меня внимание.
– Что это значит?
В кухонном календаре мама обвела день свадьбы. Я не могла на это смотреть. Как и на свое расписание подготовки к экзаменам. А также на телефоны, часы, газеты. Мне казалась невыносимой сама мысль о том, что девятнадцатое мая с каждой минутой все ближе.
– Родители не должны ставить свои отношения на первое место, – добавила я.
– Опять двадцать пять. Лекси, господи боже мой, если я люблю Джона, это еще не значит, что я не люблю тебя. Тебе кажется, будто я принимаю его сторону и он слишком суров к тебе, но это лишь потому, что ты подросток. Однажды ты будешь вспоминать его строгость с благодарностью.
– Теперь, значит, это так называется? А ты знаешь, что он в срочном порядке записал меня на прием к психиатру?
– Он хочет как лучше.
– Ты уверена?
Мама нахмурилась.
– Я все время думала о тебе, пока была в Брайтоне. Назови меня идиоткой, но я надеялась, что в мое отсутствие вы с Джоном сумеете наконец поладить.
– Ты ведь не поэтому уехала.
– Наверное, поэтому я оставила тебя дома.
– А мне вот кажется, что ты сейчас все это выдумала.
– У меня нет сил с тобой спорить. – Мама взяла коробку с вещами, которые намеревалась оставить, подошла к шкафу и поставила ее обратно на полку. – Осталось разобрать два ящика, и готово. Хочешь со мной отнести вещи в благотворительный магазин?
– Ты серьезно? Считаешь, что разговор окончен?
– Мне все это надоело до смерти.
Мама открыла новый ящик, заглянула внутрь. На ее оживленном лице читалась надежда, желание избавиться от последних остатков прошлого, и мне показалось, будто по ковру скользнула тень.
– Я могу составить тебе список ужасных вещей, которые произошли в твое отсутствие.
– Да, ты уже говорила. Ты доставала Джона, а он ничего не делал.
– Он разбил мой телефон.
– Твой телефон разбился.
– Он выгнал меня из дома.
– Ты сбежала.
– Потому что он псих!
– А ты что устроила? – Мама бросила на меня сердитый взгляд, и в крови моей вскипел адреналин. – Да, я про кофе. Зачем ты налила ему слабительное? О чем ты вообще думала?
– Он толкнул меня на стену!
– Чтобы утихомирить.
– Потому что он садист!
Ну вот. Я это сказала. Слова мои отдались эхом в комнате.
Мама застыла как вкопанная.
– Он хоть раз тебя ударил?
– Я не это имела в виду.
– Или приставал к тебе?
– Еще не хватало! Мам, послушай, я же не об этом.
– Тогда о чем?
О том, что она словно хрупкая лодочка, которую тащит за собой огромный корабль, чтобы разбить вдребезги.
– Он смотрит на женщин как на пустое место.
Мама подняла глаза.
– То есть теперь он у нас женоненавистник?
– Ведь не все женщины постоянно ревут, как ты. Не все мужчины обвиняют девочек-подростков во всем на свете, как Джон меня. И зачем Айрис все время быть паинькой? Помнишь случай с деревом? Помнишь, как Джон обвинил нас в том, что Айрис упала?
– Ну уж в этом-то он точно не виноват.
– Нет, виноват! Я потому и потащила ее гулять, чтобы она не слышала, как вы орете.
– Эдак кого угодно можно обвинить в чем угодно. Меня за то, что я сбежала, того, кто оставил пенек в траве, дерево – за то, что выросло слишком высоко, соседку за то, что не выглянула вовремя в окно и не остановила вас.
– Или меня за то, что я помогла Айрис залезть на дерево?
– Именно.
– А кто тогда виноват в том, что Джон психанул на обратном пути из больницы?
Мама покачала головой.
– Не знаю. Я вообще такого не помню.
– Я выбросила карты из машины, и он на меня наорал.
– Значит, ты виновата.
– Даже если я сделала это, чтобы тебе помочь?
– В каком смысле?
Между нами повисло напряжение. Мы впились друг в друга взглядами.
– Он перестал орать на тебя и наорал на меня, – пояснила я.
– То есть ты хочешь сказать, что специально все это устроила?
– Да.
– Ты швыряешься стульями и громишь кухню ради какого-то великого замысла?
– Видишь, мам? Ты его все время защищаешь, а ведь это он во всем виноват.
– Перестань с ним воевать, – сверкая глазами, напустилась на меня мама. – Он станет моим мужем. И твоим отцом. У нас будет счастливая семья, и тебе тоже будет хорошо.
Неужели она правда считает, что меня можно осчастливить насильно? Я встала с кровати, подошла к окну, посмотрела в окно на дерево.
Много лет назад я выбросила в окно машины карты, и Джон, точно по волшебству, обратил свою злость на меня. Пару недель назад я вышвырнула в окно его ноутбук. Ну и между этими двумя случаями происходило много всякого разного. Замысел не замысел, но что-то все-таки в этом есть…
