Все вокруг переменилось до неузнаваемости. Где-то был курятник, где-то – выкрашенное голубой краской крылечко, где-то – летняя кухня. Они бродили рука об руку в чаду и пламени, лица их почернели, глаза слезились от едкого дыма. Леночка давилась кашлем, и Гаша стала подумывать о том, чтобы отвести племянницу на церковный двор. Там, на вершине холма, наверное, и дышалось легче. Внезапно Леночка вскрикнула и запрыгала на месте.
– Что? Что с тобой?! – всполошилась Гаша.
– Подо мной доска, доска, доска!!! – кричала Леночка.
Огромные, не по размеру, ее кирзовые сапоги издавали странный грохот. Гаша огляделась по сторонам в поисках хоть какого-нибудь инструмента. Наконец нашелся заостренный с одного конца обломок доски. Сама не своя, Гаша принялась отгребать в сторону землю с того места, где только что прыгала Леночка. Наверное, девочка помогала ей. Гаша все время слышала ее голосок, хрипло произносивший одну и ту же фразу:
– Палка-копалка, откопай бабушку и Олю… Палка-копалка, откопай бабушку и Олю…
Гаша отгребала землю доской до тех пор, пока не наткнулась на оловянную дверную ручку. Дверь погреба завалило слоем земли толщиной сантиметров двадцать. Гаше и раньше приходилось спускаться туда. Деревянная лестница уходила круто вниз, в подземелье. Даже в летний зной там царила прохлада, даже при открытой двери там было трудновато дышать. Гаша несколько раз дернула за ручку. Дверь не поддавалась. Леночка снова начала кашлять. Гаша в отчаянии несколько раз ударила доской по двери погреба. Глаза ее ослепли от слез, но она не понимала, что плачет. Она будто наяву видела Александру Фоминичну и Ольку, и сумрачный лик Надежды предстал перед ней. Она слышала молитвенный шепоток бабы Юлки…
– Помогите же мне! – взмолилась Гаша и что есть мочи снова дернула за ручку.
Дверь погреба шелохнулась, но не поддалась. Гаше почудилась, будто кто-то помог ей, будто подтолкнул крышку изнутри.
– Скорей, Леночка! Помогай!
Гаша схватила доску, просунула острый ее конец в щель. Леночка тянула крышку кверху. Так общими усилиями им удалось откинуть крышку погреба. Они увидели протянутые к ним две пары рук: нежные и тонкие Александры Фоминичны и большие, костистые ладони Надежды Петрован.
– Эх, дела скорбные! – проговорила Надежа, вылезая наружу. – И под землей ад, и на земле – ад…
* * *
Леночку, Олю и старую Иулианию отвели в храм. Там временно расположился госпиталь войсковой части РККА, там вкусно дымила полевая кухня, там потерявших кров поселян кормили перловой кашей.
Гаша, Александра Фоминична и Надежда до рассвета следующего дня бродили по селу и его окрестностям, надеясь найти хоть какие-то следы Клавдии и ее отца.
Гаша еще раз повидала Костю и Вовку. Они были одеты в малоношеную форму венгерской интендантской части, но в советских пилотках со звездами, без знаков различия. Вооруженные одними лишь лопатами, они вместе с другими бойцами по колено в грязи рыли за речкой ров. Не удалось обменяться и парой слов.
На следующее утро они, смертельно усталые, вернулись в храм.
– Не найти нам их, – просто сказала Гаше Александра Фоминична. – Сгинули оба. Надежда, как и положено ей, пусть надеется. А я так думаю: разнесло обоих бомбой по белу свету. Думаю – нет больше обоих. Не увидим их живыми…
В церковном притворе было сумрачно и тихо. Девочки спали, Иулиания сидела над ними, сложив на коленях большие, как у Надежды, ослепительно-белые руки. Надежда кулем осела на пол рядом с матерью. Лицо ее исказилось рыданием, но слез Гаша так и не увидала.
– Что будем делать, мать? – прошептала Надежда. – Как дальше жить?
– Да ты только живи, – тихо отозвалась та. – А уж как – то Господь укажет…
Иулиания сняла с головы широкий серый плат. Блеклое серебро кос рассыпалось по ее сутулым плечам. Дрожащими от напряжения руками она расправила серую ткань платка, укрыла им свою неюную дочь, повторила тише прежнего:
– Живи, Надежда, как Бог положит…
И эхо под куполом храма троекратно повторило ее слова.
Эпилог
Аврору разбудил ужас. Сильная, неумолимо властная рука ухватила ее за горло, сжала так сильно, что уши заложило. Потом что-то больно ударило в голову. Она вскинулась, села на кровати.
– Чертов портрет… – пробормотала Аврора.
Она взяла с подушки обрамленную в красивый багет гравюру и отшвырнула ее в сторону. Вокруг царила кромешная мгла. Аврора ощупью нашла спички, зажгла свечу. Плотно заставленная мебелью комната казалась складом антикварного магазина. Месяц назад Бианка переселилась из Пешта к ней, в Буду, на улицу Фазекас. Притащила с собой все, что смогла увезти. Теперь приходилось лавировать между стульями, столиками, банкетками и резными этажерками. Старинный, красного дерева круглый стол был весь уставлен вазами, статуэтками, подсвечниками, ларцами. Матовая бронза и белое серебро отражали пламя свечи. В углу, возле окна, в чугунном чреве буржуйки еще не догорели дрова. Красноватые блики плясали в зеркале паркета. Аврора добралась до окна, отодвинула в сторону черную штору светомаскировки, выглянула на улицу. Мостовая, сколько видел глаз, казалась пустынной, но странный грохот, разбудивший Аврору, не умолкал. Казалось, будто где-то невдалеке рушится большой дом. Она постояла у окна, прислушиваясь. Ей сделалось зябко. Аврора прикоснулась к чугунному боку печки. Надо бы дров подбросить, но для этого необходимо пройти через две нетопленые комнаты в прихожую. Там хранился небольшой запас дров. Топлива могло хватить на пару дней, но это при условии, что будет обогреваться только одна из трех комнат – спальня. Раз в три дня они топили кухонную печь и готовили себе пищу. Прислуга, Мария Немет, месяц назад подалась на родину, в пригородную деревню Пенешвар. После ее внезапного отъезда Авроре приходилось припоминать давно забытые навыки. Впрочем, со второй попытки ее паприкаш получился совсем не дурен.
Ах, как не хотелось покидать теплую спаленку, идти через две выстуженные комнаты, нести, прижимая к груди шершавые, холодные поленья! Аврора подняла свечу повыше. Бианка успела расставить на одной из этажерок книжки в коленкоровых переплетах. Золотое тиснение блеснуло в свете свечи.
– Бела Балаж, Генрих Гейне, Бальзак, Плутарх, – Аврора читала вслух. – Какая ерунда! Все в огонь!
Она сгребла с этажерки книги, не выпуская из левой руки подсвечника, споткнулась о пуфик, потеряла равновесие. Тома рассыпались по полу.
– Ну вот и хорошо! – приговаривала Аврора, раскрывая топочную дверцу.
Печь обдала ее приятным теплом. Аврора втянула ноздрями знакомый запах. Пахло березовым дымом и золой, пахло Россией, пахло Горькой Водой. Аврора совала в чрево печи тома целиком. Коленкоровые золоченые обложки плохо горели. Аврора вернулась к этажерке. Там, на нижней полке, стояла недопитая бутылка кальвадоса. Аврора вытащила пробку, сделала пару судорожных глотков, остатки выплеснула в печь. Синие язычки заиграли на корешках книг. Аврора протянула руки к огню.
